» » »

Гражданская война. Николай Щорс (часть 2)

В начале осени 1918 года в газетах гетманской Украины появилось сообщение о том, что «Рая Хавкина», глава «Унечинской ЧК», поймана и повешена в Новозыбкове немцами. В сентябре - октябре 1918 года известный публицист Владимир Амфитеатров-Кадашев (1888-1942), живший в то время в Харькове, записывает в своем дневнике и это сообщение, и собранные им истории о Хайкиной вообще:

«В газетах сообщение немецкого командования о том, что в Новозыбкове по приговору военно-полевого суда повешена Рая Хавкина, 22-х лет, - за шпионство. Погибла личность примечательная; сожаления, однако, ее смерть не вызывает, так как виселица, несомненно, наилучшая награда ее талантам. Хавкина занимала пост пограничного комиссара Чрезвычайки в Унече и отличалась 1) свирепостью, 2) честностью: она не присваивала себе ограбленных с проезжающих вещей, но, собрав достаточную их толику, отвезла в Москву и повергла к стопам Ленина (это было незадолго до покушения Каплан). В Москве были так удивлены, что долго не хотели верить: еще бы, нашлась честная чекистка! Свирепость Хавкиной при допросах лиц подозрительных достигла неимоверных размеров: она, например, делала бритвой надрезы на теле допрашиваемых и поливала эти царапины одеколоном. В Харькове сейчас живет одна дама, сын которой, 13-летний мальчик, до сих пор, хотя уже более месяца прошло с тех пор, как она в Харькове, не может оправиться от последствий хавкинского обращения. Перед отъездом из Москвы на вокзал кто-то из провожающих привез этому мальчику небольшую французскую записку от его старой гувернантки. В записке не было ничего, кроме нескольких ласковых слов. Мальчик прочел записку и спрятал в сапог, забыв даже о ней. На границе в Унече им сначала повезло: Хавкина была в добром настроении и выпустила их почти без осмотра. Но, к несчастью, в последний момент она приметила листок, торчащий из голенища у мальчика. Заинтересовавшись, Хавкина извлекла листок и, так как по-французски не разумела, потребовала перевода. Мать мальчика перевела. Но так как никто из большевиков, по незнанию языка, не мог подтвердить перевода, то Хавкина велела арестовать и даму и мальчика, а вечером на допросе потребовала настоящего перевода. Дама клялась и божилась, что перевод верный, Хавкина не верила и грозила «своими мерами», то есть пыткой. Так как дама, при всем желании, не могла убедить злодейку, то в результате началась пытка, утонченная и гнусная. Понимая, что мучение сына для матери будет тяжелее, чем самые горшие страдания, Хавкина, приказав крепко держать несчастную женщину, велела растянуть мальчика на скамье и пороть. Тщетно билась и умоляла о пощаде несчастная мать - мальчика беспощадно секли розгами, а потом сама Хавкина, в садистическом безумии, хрипло выкрикивая какие-то слова, с горящими глазами схватила тяжелую плеть и принялась стегать окровавленное тело мальчика. Насколько безжалостна была порка, показывает то, что после ее окончания голенища сапог несчастного мальчика были полны кровью. На другой день повторилось то же самое - мальчика секли на глазах матери, пока он не лишился чувств (между прочим, мальчик был крепкий, здоровый, сильный). На третий день Хавкина, призвав несчастных страдальцев, объявила, что, если они не дадут «настоящего перевода», она прикажет сечь мальчика шомполами, пока его не запорют насмерть, а потом велит расстрелять мать. Нервы матери не выдержали, она упала в обморок. Это и спасло их. Пока ее приводили в чувство, в комнату, где происходила расправа, явилась другая чекистка, подруга Хавкиной, до сих пор отсутствовавшая. Случайно оказалось, что она знает французский. Хавкина дала ей записку, она подтвердила правильность перевода - и Хавкина, не без раздражения, распорядилась освободить страдальцев. Но положение несчастной дамы было все-таки невыносимо: у нее отобрали все вещи и все деньги, - и она осталась на улице Унечи с сыном, который после истязания не мог сделать ни шагу. К тому же тревожила, мучила мысль: а вдруг Хавкина опять переменит милость на гнев и снова велит арестовать, для новых мук. Необходимо было бежать, а как убежишь? По счастью, нашелся добрый человек, еврей, который, сжалившись над несчастными, украдкою на подводе перевез их на немецкую сторону. Этот случай мне рассказала молоденькая актрисочка, сама побывавшая в лапах Хавкиной всего недели полторы назад. Хотя актрисочка (не знаю ее фамилии, зовут Наташей) отделалась легче и по натуре, видимо, существо кроткое, тем не менее, узнав о смерти Хавкиной, она перекрестилась и сказала: «Нехорошо радоваться чужой смерти, но слава Богу, что этого зверя больше нет в живых!» История актрисочки тоже прелюбопытная. Она ехала с компанией миниатюрных актеров, в числе коих имелся «угадыватель мыслей». В Унече они успели сунуть взятку, и их хотели было пропустить с багажом, мгновенно. Но вдруг, рассказывает Наташа, на платформу, где мы стояли, вышла молодая женщина, хорошенькая, высокая, со странными зелеными, какими-то пустыми глазами, очень ярко выраженная еврейка, одетая в солдатскую гимнастерку, короткую юбку, высокие сапоги. На поясе револьвер, в руках плетка. Это была Хавкина. Почему-то она заподозрила в нас контрреволюционеров, и все наши труды и взятки пропали даром. Нас арестовали и повели в Чрезвычайку. Здесь мы долго убеждали Хавкину в своей аполитичности. Она не верила. В разговоре мы упомянули о присутствии среди нас угадывателя мыслей. Хавкина улыбнулась и сказала: «Хорошо, вот если он угадает мои мысли, я вас отпущу. А если нет - всех к стенке!» Вероятно, мы погибли бы, если бы, к счастью, нас, ввиду переполнения арестных помещений, не разместили на селе, где мы успели собрать некоторые сведения и сплетни о Хавкиной. Оказывается, что у нее был любовник совершенно противоположных взглядов, ныне сражающийся в Добрармии. Угадыватель решил идти va banque. Да, я забыла сказать, что для пущего удобства угадыватель все время притворялся французом, не понимающим по-русски (на деле он был одесский еврей и говорил по-русски не хуже нас с вами). И вот на другой день разыгралось следующее. Мы пришли к Хавкиной. Угадыватель взял ее за левую руку и, с сосредоточенным видом, медленно выдавливая слова, начал говорить. Я переводила, тоже, по возможности, медленнее, все время его переспрашивая, чтоб дать ему время старательнее обдумывать слова. Сначала он нес какую-то ерунду. А потом вдруг сразу, быстро: «Вы думаете о вашем любовнике! Он в Белой армии! Вы думаете о нем день и ночь!» Хавкина вздрогнула, словно ее вытянули хлыстом, покачнулась, побледнела, крикнула: «Дальше!». Но наш угадыватель, не будь дурак, отбросил ее руку и с криком «не могу больше!» повалился на землю в совершенном изнеможении. Хавкина круто повернулась, крикнула: «Дать им пропуск!» и ушла. Тут мы обнаглели; решили: надо выручать багаж. Делегаткою к Хавкиной послали меня. Она сидела за столом, злая, сумрачная, расстроенная. Я ей объяснила, в чем дело; она посмотрела на меня пустыми глазами, спросила резко, на «ты»: «Ты жива?» Я растерялась. «Ну, и благодари судьбу, а не лезь ко мне с глупостями. Пошла вон!» Так мы багажа и не получили. Брусиловский, издатель «Анчара», знакомый с немцами, рассказывает со слов какого-то лейтенанта, что конец Хавкиной был подстроен. Немецкие пограничные офицеры, возмущенные ее зверствами, решили положить им конец, и, выследив однажды, когда она с небольшим конвоем объезжала нейтральную полосу, перешли границу и взяли ее в плен, предъявив ей обвинение в том, что она поймана на украинской территории как шпионка. Это было неверно, но не в том заключалось дело. Ее отвезли в Новозыбков (протест большевиков, присланный из Унечи, остался без последствий), военно-полевой суд мгновенно вынес смертный приговор, и Хавкину повесили на путях ст. Новозыбков, причем вместо виселицы на сенных весах. Перед смертью эта жестокая женщина безумно струсила, отбивалась от солдат, пыталась бежать, так что ее пришлось на руках поднять до петли».

Однако, слухи о смерти Хайкиной оказались сильно преувеличенными. Она не была в плену у немцев и информация о ее казни была «липой». А неизвестно из каких источников почерпнутые рассказы о садистских зверствах Хайкиной, угадывателе ее мыслей, «повергнутые к стопам Ленина дары» и вовсе похожи на художественные фантазии.

Точное время и место знакомства Щорса с Хайкиной неизвестно, но, вероятнее всего это произошло осенью 1918 года в Унече, поскольку предположить, что это могло случиться где-то еще, исходя из объективных данных, сложно.

Хайкину принято называть женой Щорса, хотя никаких сведений об официальной регистрации брака между ними не имеется. Впрочем, это не столь существенно, поскольку фактически для Щорса она была постоянной спутницей жизни. О том, какие сильные чувства испытывал Щорс к Хайкиной, свидетельствуют сохранившиеся трогательные письма командира к своей возлюбленной. Щорс уделял ей столько времени, что в полку даже проводилось специальное собрание по поводу излишнего сердечного увлечения Щорса в ущерб работе.

Про дальнейшую судьбу Хайкиной доподлинно известно, что из Унечи вместе со Щорсом она проследовала в Украину, где сопровождала командира до самой его гибели. Точный ее статус в щорсовском подразделении неизвестен, но, вероятнее всего, она занималась в полку, а затем в дивизии чекистской работой, опыт которой у нее уже имелся. После гибели Щорса Хайкина некоторое время жила в Самаре, а затем перебралась в Москву.

Фрума Хайкина надолго пережила своего мужа. После завершения гражданской войны она получила техническое образование в МВТУ (совр. МГТУ им. Баумана), после чего, в годы сталинской индустриализации поучаствовала в грандиозных советских стройках объектов системы ГОЭЛРО (Новороссийская, Днепродзержинская, Кузнецкая ГРЭС, Челябинская ТЭЦ), а также руководила строительством Уральского автозавода в Миассе. Непосредственно перед войной Ф.Е. Ростова работала в Москве на 1-м и 39-м авиазаводах. В отдельных источниках встречаются утверждения о том, что Хайкина была репрессирована и «сидела в лагерях». Однако, эта информация не соответствует действительности. Хайкина никогда не подвергалась никаким преследованиям со стороны властей и при всех партийных вождях жила вполне благополучно. После войны Хайкина работала в Народном комиссариате просвещения.

После 1935 года, когда советский агитпроп начал делать из Щорса «всенародно любимого героя», Хайкина, на правах вдовы начдива приняла в этой кампании самое активное участие. С этого времени она начинает использовать фамилию Ростова-Щорс и в дальнейшем активно эксплуатирует статус «вдовы легендарного начдива» (впрочем, известно, что псевдоним Ростова она иногда использовала еще во времена гражданской войны). Уже после гибели Щорса Хайкина родила от него дочь Валентину. Последняя, будучи студенткой МГУ познакомилась с Исааком Марковичем Халатниковым (род. в 1919) и стала впоследствии его женой. Речь идет о том самом физике и академике Халатникове, который под руководством гениального Ландау трудился над разработкой советской атомной бомбы. И.М. Халатников известен как один из крупнейших отечественных физиков-теоретиков, лауреат Государственной премии СССР, действительный член РАН. Сейчас И.М. Халатников находится в почтенном возрасте и живет в Москве.

Будучи вдовой всенародно известного героя, Хайкина пользовалась многими спецпривилегиями, недоступными простым советским гражданам. Так, еще в довоенные годы ей дали отдельную квартиру в знаменитом «доме правительства» на Берсеневской набережной в Москве, где в разные годы жили такие известные личности, как Светлана Аллилуева, И.Х. Баграмян, Демьян Бедный, Г.К. Жуков, А.Н. Косыгин, В.В. Куйбышев, А.И. Микоян, В.И. Сталин, М.Н. Тухачевский, Н.С. Хрущев, А.Я. Вышинский, К.Е. Ворошилов, Ю.В. Трифонов и многие другие. Помимо этого, Хайкиной был предоставлен доступ к специальному номенклатурному «соцобеспечению».

Фрума Хайкина скончалась в августе 1977 года. Похоронена на Новом Донском кладбище в Москве.

Среди потомков Щорса и Хайкиной, помимо уже упомянутой дочери Валентины, известна из внучка Елена (дочь Валентины и Исаака Халатниковых).

В сотрудничестве со Щорсом активное участие в формировании Богунского полка принимали местные большевики, руководителем которых в те годы был Николай Иванович Иванов. Он не был связан с Унечей какими-то родственными узами. В наш город Иванов попал по роду своей партийной деятельности. В первые годы становления советской власти большевики старались закрепить политическое влияние во всех районах необъятной России, направляя даже в самые отдаленные уголки свои партийные кадры. Иванов по указанию петроградской парторганизации был направлен в Унечу, где должен был создать и возглавить местную организацию ВКП(б).

Об Иванове известно, что он родился в 1894 году в городе Боровичи Новгородской губернии. По национальности русский. Прибыл в Унечу в апреле 1918 года в возрасте 23-х лет, на тот момент был холост. До революции трудился на резиновом производстве, о своем образовании в анкете писал просто – «домашнее», состоял членом ВКП(б) с апреля 1917 года. По прибытии в Унечу, Иванов поступил в распоряжение Всеукраинского ВРК. Первое время он был связан с Днепровским партизанским отрядом, где трудился агитатором-организатором, а затем был назначен председателем Унечского комитета РКП(б). Иванов также входил в состав созданного на станции Революционного комитета, который фактически имел всю полноту власти в Унече. В Унече Иванов занимался партийной работой, принимал активное участие в формировании Богунского полка.

После отъезда из Унечи Иванов продолжил партийную карьеру. Известно, что он работал в Клинцах на должности председателя уездного парткомитета. В этот период на 1-й Черниговской партконференции Николай Иванов был избран членом Черниговского губкома и его председателем. Однако, Иванов отказался ехать в Чернигов и остался на работе председателя Клинцовского укома КП(б)Украины. В автобиографии редакции 1921 года Иванов так объяснял причину своего отказа: «…в Чернигов не выехал ввиду болезни и отхода 4-х северных уездов Черниговщины к Великороссии».

Затем Иванов работал в Гомельской губернии, а в 1926 году уехал на Дальний Восток.

В 1929 году Иванов занял должность ответственного секретаря Зейско-Алданского окружного комитета ВКП(б). В августе 1930 года Зейский окружной комитет решением центральных властей был ликвидирован и Иванов с материка перебрался на остров Сахалин, где занял должность ответственного секретаря Сахалинского окружного комитета ВКП(б). На этом посту Иванов проработал до 1932 года, после чего была образована Сахалинская область и окружком упразднили. Карьера Иванова продолжала идти в рост. С 1932 года по май 1934 года он занимал пост 1-го секретаря Сахалинского областного комитета ВКП(б).

В январе 1934 года 1-й секретарь Сахалинского обкома Н.И. Иванов был направлен в Москву для того, чтобы в составе делегации коммунистов Дальневосточного края принять участие в 17-м съезде ВКП(б). Этот съезд с большой помпой проходил в столице с 26 января по 10 февраля 1934 года. Сталин назвал его «съездом победителей», поскольку на нем планировалось провозгласить триумфальную победу социалистической модели общества. Спустя время, острая на язык народная молва нарекла его «съездом покойников», т.к. в последующие годы три четверти «победителей», бурно аплодировавших на съезде вождю, были репрессированы - большинство расстреляны в 1937-1938 годах. Не избежал горькой участи и Иванов, но об этом мы еще расскажем.

По поводу причин репрессий участников 17-го съезда среди историков существует мнение, что во время съезда группа коммунистов, недовольных абсолютизацией личной власти Сталина, предложила члену Политбюро ЦК ВКП(б) С.М. Кирову (1786-1934) занять пост генерального секретаря. При этом, в ходе голосования значительное число делегатов съезда при выборе генсека голосовало против Сталина. Отметим, что сам Киров был убит в Ленинграде в декабре 1934 года и многие напрямую связывают его смерть с попыткой сместить Сталина. Впрочем, следует сказать, что версия о «кировском заговоре» против Сталина была порождена в первую очередь Н.С. Хрущевым (1894-1971), который, развенчивая после смерти вождя культ его личности, был вполне заинтересован, чтобы представить события 17-го съезда именно в таком свете.

К слову, делегат Иванов имел на 17-м съезде мандат с правом решающего голоса.

Так или иначе, но 17-й съезд партии стал первым витком спирали Большого террора в стране.

Совпадение или закономерность – неизвестно, но спустя пару месяцев после этого рокового съезда Иванов расстался с должностью 1-го секретаря Сахалинского обкома. На этом посту его сменил П.М. Ульянский. К слову, его тоже расстреляли в 1938 году.

Дальнейшая судьба приводит Иванова во Владивосток, где в 1937 году он вновь назначен на руководящую должность – на это раз начальником Дальневосточного территориального управления Главного управления Северного морского пути при СНК СССР. Предыдущий начальник Дальневосточного управления Михаил Пошеманский был арестован незадолго до назначения Иванова. Однако, работать на этой должности Иванову пришлось тоже недолго. 25 декабря 1937 года он был арестован по обвинению в антисоветской деятельности.

Некоторую информацию о судьбе Иванова в этот период, его аресте и трагическом конце можно почерпнуть из книги Александра Водолазова «Там, за далью непогоды», повествующей о судьбе инженера-строителя Северного морского пути А.В. Светакова, также репрессированного в 1938 году.

Вот некоторые выдержки из нее:

«…Начальником Дальневосточного территориального управления Главсевморпути после ареста Пошеманского назначили Николая Иванова. Светаков его немного знал по давней работе на Сахалине. Иванов был тогда секретарем Сахалинского окружкома ВКП(б). В ту пору в дела Светакова он особенно не влезал, лишь однажды помог оформить поездку советских инженеров на японскую концессию в Дуэ. Он тогда и себя включил в группу, с интересом осматривал японские технологии, общался с японскими инженерами, даже интересовался их зарплатой, цокал языком. Еще пару раз встречались на банкетах.

Иванов был чисто партийным работником, без специального образования, ничего не понимавшим ни в арктическом судоходстве, ни в портостроении. Но он был энергичен, исполнителен, привык любой ценой проводить в жизнь линию партии и правительства.

Задерганный, насмерть перепуганный вихрем арестов, он мотался на пароходах, на самолетах, на санях по всему необъятному региону от Владивостока до Уэлена, надеясь самоотверженной работой на износ заработать будущее алиби. Но и здесь было то же самое, что и на Западе. Не хватало средств, поэтому повсеместно практиковалось «расходование не по назначению». Чтобы обеспечить людей хоть каким-то жильем, изымались средства со строительства вспомогательного флота. Из-за этого возрастали непроизводительные простои судов под погрузкой-выгрузкой. Простои, в свою очередь, приводили к тому, что товары и продукты в районы Крайнего Севера завозились несвоевременно, а то и вообще не завозились. И повсеместная беда от Архангельска до Владивостока: из-за тотального бардака грузы зачастую отправлялись не те и не туда. Лишь бесперебойно шли транспорта с заключенными... Но самой, может быть, главной бедой оставалась удаленность территориального управления от театра действий. Две с половиной тысячи миль от Владивостока только до Берингова пролива (а зона ответственности управления простиралась далее на запад до Колымы) сводили на нет все усилия Иванова. С таким же успехом можно было пытаться управлять Черноморским флотом, скажем, из Мурманска.

Существовал план перевода теруправления в бухту Провидения, за него ратовал сам Шмидт, но когда и как, какими силами и средствами – никто не знал. Да и зачем?.. «Дальфлот» - специализированное пароходство НКВД, все более набирал силу, успешно справляясь с нарастающим потоком грузов и заключенных для Колымы. Но весь этот поток шел через Магадан. Северный вариант по-прежнему оставался вспомогательным. Потому и перспективы бухты Провидения, ключевого звена в шмидтовском варианте, оставались туманными.

У Светакова не было особой необходимости общаться во Владивостоке с Ивановым. Все производственные вопросы, связанные со строительством порта, решал в теруправлении начальник «Провиденстроя» Борис Михайлов. Светаков как-то раз зашел к Иванову, что называется, ради протокола. Вспомнили совместную работу на Сахалине. Больше разговаривать было не о чем. Да и время на дворе никак не располагало к неформальному общению, тем более – к сближению. В затравленных глазах Иванова явно читалось – вот еще фрукт свалился из Москвы на мою голову. Да и Светаков не без опаски думал – а не ты ли, друг любезный, сдал своего предшественника Пошеманского?»

После ареста Иванов был этапирован в Москву, где содержался в знаменитой Бутырской тюрьме. Сущность обвинений, которые были предъявлены Иванову, становится понятной из протокола его допроса от 1 февраля 1938 года:

«...Летом 1937 года во Владивостоке у себя в кабинете я завербовал в организацию главного инженера строительства порта Провидения Светакова (имя, отчество не помню). Светакова я знал несколько лет. Он строил порт в Александровске-Сахалинском и в Тикси, а сейчас поехал строить порт в Провидения. Он болеет рвачеством. Как-то завел с ним разговор, что при сегодняшних условиях советский инженер получает гроши, тогда как при капитализме труд инженера оплачивается лучше. Светаков с моими доводами согласился. Тогда я ему предложил вступить в существующую в Севморпути контрреволюционную террористическую антисоветскую организацию. Он согласился. Я дал ему задание - не дожидаясь результатов изысканий дебета пресной воды для нужд порта Провидение, форсировать строительство портовых сооружений, чтобы забить в них как можно больше средств. У меня были основания думать, что для нормальной работы порта не хватит пресной воды и порт придется переносить в новое место. Позднее Светаков мне рассказывал, что он вовлек в антисоветскую организацию начальника «Провиденстроя» Михайлова...».

В тридцатые годы прошлого века, в толстых папках уголовных дел, которые возбуждались в отношении «антисоветчиков», можно было встретить поистине удивительно-абсурдные вещи. Так, например, Иванов признавался следствию в том, что он завербовал в организацию даже заведующую столовой:

«Я знал о том, что она таскает мясо и другие продукты из столовой. Я ей пригрозил, что будем судить. Когда она начала каяться, я поставил ей условие: или ты будешь работать на нашу организацию, или передаю дело в суд. Она согласилась. Задание я ей дал такое: готовить обеды плохого качества и задерживать их выдачу ко времени обеденного перерыва. Тем самым вызвать озлобление и недовольство рабочих...» - из протокола допроса Николая Иванова от 1 февраля 1938 года.

Репрессии 1937-1938 годов затронули многих руководителей Севморпути. Например, Н.Я. Янсон, в октябре 1937 года назначенный заместителем начальника Главного управления Севморпути при СНК СССР, уже в декабре того же года был арестован и впоследствии расстрелян. Отметим, что также как и Иванов, Янсон имел непосредственное отношение к 17-му съезду ВКП(б), на котором он был членом Центральной ревизионной комиссии.

После «признания» Иванова в антисоветской деятельности начались новые аресты. Вскоре арестовали Светакова.

Обвинение, предъявленное Светакову было еще круче чем у Иванова:

«Следствием установлено, что Светаков в 1930 году был завербован для шпионской работы в пользу Японии. По заданию японского разведчика Якусимо передавал последнему материалы шпионского характера о строительстве портов и причалов на Дальнем Востоке. Помимо шпионской работы Светаков являлся активным участником право-троцкистской организации, существовавшей в системе «Дальводстроя». Завербован в 1931 году бывшим заместителем начальника Тихоокеанского бассейна Дейниченко. Вербовал новых членов в право-троцкистскую организацию. …Светаков виновным себя признал, но потом от своих показаний отказался. Изобличается показаниями Зыбенко, Иванова, Козьмина, Догмарова, Толстопятова и очной ставкой с последним…» - из обвинительного заключения в отношении Светакова.

Несколько месяцев следствия завершились для Иванова приговором Верховного суда СССР, согласно которому он был признан виновным в антисоветской деятельности, приговорен к высшей мере наказания и расстрелян во Владивостоке 25 апреля 1938 года. Место захоронения Иванова неизвестно. Единственное, что впоследствии смогли сделать дети Николая Иванова - это сохранить память о нем, организовав символическую могилу отца на Николо-Архангельском кладбище Москвы.

Светакову в отличие от Иванова повезло больше. Его тоже признали виновным, однако, не расстреляли. После нескольких лет сибирских лагерей он вышел на свободу.

После смерти Сталина, 12 мая 1956 года определением Верховного суда СССР Николай Иванов был реабилитирован посмертно.

Решением Унечского городского Совета в 60-е годы прошлого века память Иванова была увековечена в названии одной из центральных улиц Унечи – в его честь переименовали бывшую Линейную улицу.

Среди репрессированных в 30-х годах значится также и имя Петра Леонтьевича Бессарабского (1888-1937), который в годы гражданской войны был командиром 29-го отдельного стрелкового полка железнодорожной обороны, действовавшего в районе Унечи. Впоследствии П.Л. Бессарабский занимал должность начальника транспортного отдела в Главном управлении угля и сланцевой промышленности Наркомата тяжелой промышленности СССР. Был арестован в октябре 1937 года по обвинению во вредительстве и участии в антисоветской диверсионно-террористической организации правого толка. Расстрелян в декабре 1937 года в Москве.

О времени пребывания в Унече Иванов оставил весьма скупые воспоминания, содержащиеся в строках его автобиографий. Причем, любопытно, что в первой, датируемой 1921 годом, он, называя тех, с кем ему довелось работать в Унече, называет среди прочих Хайкину, а о такой ключевой фигуре как Щорс не упоминает ни слова. Однако, в другой автобиографии, написанной в 1937 году, Иванов уже сообщает, что в 1918 году он работал в отряде, на основе которого затем был создан Богунский полк и здесь он упоминает также и Щорса. О том, почему в биографии 1921 года Иванов обошел факт своего тесного сотрудничества со Щорсом, можно только догадываться. Возможно, это было продиктовано политической целесообразностью и осторожностью, обусловленной недавней гибелью Щорса при невыясненных обстоятельствах. Кроме того, известно, что осенью 1919 года Иванов работал в деникинском тылу, где под началом С.И. Петренко-Петриковского занимался организацией партизанской войны. Петренко-Петриковский, до этого командовавший входившей в состав дивизии Щорса отдельной кавалеристской бригадой, лично и весьма неплохо знал начдива и серьезно сомневался в официально озвученной версии его гибели. Не исключено, что решение не упоминать имя Щорса в своей автобиографии Иванов принял после того, как обсуждал с Петриковским обстоятельства странной гибели Николая Щорса – их общего знакомого и соратника. Но все это не более чем предположения…

Одним из ближайших соратников Щорса в «унечский период» его жизни был Сергей Иванович Петренко-Петриковский (1894-1964) – один из активных организаторов повстанческого движения в Черниговской губернии в 1918 году. Петриковский родился в 1894 году в Люблине. В ряды РСДРП вступил в 1911 году, еще учась в Люблинской гимназии. По сводкам жандармерии Петриковский проходил как член анархо-синдикалистской группы РСДРП. Затем учился в Петербургском университете, но за участие в революционном движении в 1915 году был отчислен и выслан в Сибирь. Известно, что в 1914 году Петриковский, хорошо владевший польским языком, нелегально ездил в Краков, где посещал Ленина, передавая тому письма и литературу. В 1916 году, находясь в Сибири, Петриковский был призван в армию, после чего его сняли с полицейского надзора. В мае 1917 года Петриковский поступил на четырехмесячные курсы во Владимирское юнкерское пехотное училище, при этом продолжал вести большевистскую пропагандистскую работу, активно участвуя в политической жизни партии. 1 сентября 1917 года Петриковский был произведен в прапорщики и направлен для продолжения службы в Харьков. После октябрьского переворота, в декабре 1917 года он был назначен начальником Харьковского гарнизона. В марте 1918 года, после оккупации Харькова немецкими войсками эвакуировался в Москву. В период формирования Богунского полка Петриковский был начальником штаба 1-й Украинской повстанческой дивизии, часто бывал в Унече и, вероятно, принимал активное участие в организации полка. Примерно с этого времени он стал использовать в качестве приставки к фамилии псевдоним «Петренко». Известен как один из участников переговоров с немцами во время так называемых «лыщичских братаний». Впоследствии Петриковский был командиром Особой кавалеристской бригады, входившей в состав 44-й дивизии. После этого он служил в Крымской армии, сражавшейся против Деникина. Непосредственно командовал подразделениями, которые в апреле 1919 года перешли Перекоп и Сиваш, устремились вглубь Крымского полуострова и дошли до Севастополя. После этого Петриковский был назначен начальником штаба Крымской армии. После Крыма С.И. Петриковский служил военкомом 25-й Чапаевской стрелковой дивизии, начдивом 52-й и 40-й стрелковых дивизий. В 1935 году был бригадным комиссаром РККА. В 1937 году Петриковский работал старшим инженером на заводе Оргоборонпрома наркомата авиационной промышленности. В годы Великой Отечественной войны С.И. Петриковский колесил по фронтам с инспекторскими поездками, а затем был назначен начальником Центральной научно-экспериментальной базы ВВС. С 1943 года - генерал-майор инженерно-технической службы. После войны Петриковский работал заведующим военной кафедрой Московского авиационного технологического института, принимал активное участие в общественно-политической жизни. В 1962 году Петриковский провел частное расследование обстоятельств гибели Н.А. Щорса, по результатам которого сделал для себя вывод о том, что начдив был преднамеренно убит. 25 января 1964 года С.И. Петриковский умер и был похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище. Именем С.И. Петренко-Петриковского была названа одна из улиц Симферополя.

Еще одним близким к Щорсу человеком был Казимир Францевич Квятек (настоящие ф.и.о. – Ян Карлович Витковский) – уроженец 1888 года, поляк по национальности, выходец из Варшавы, революционер, в царские времена немало посидевший за свою деятельность по тюрьмам. В 1905 году Квятек участвовал в покушении на варшавского губернатора Максимовича и лишь ввиду своего несовершеннолетия избежал виселицы, которая была заменена на большой каторжный срок (по другим данным - на вечное поселение в Восточной Сибири). Из неволи Квятека вызволили события февраля 1917 года и вскоре вчерашний преступник и каторжанин с головой окунулся в гущу событий. Вообще, люди подобные Квятеку, на волне революционных перемен часто оказывались самыми востребованными персонажами, несмотря на то, что, по-сути были преступниками. Никто ведь не станет оспаривать, что покушение на убийство губернатора это уголовное преступление, независимо от мотивов его совершения. Впрочем, деформированная мораль наших революционных лидеров и в первую очередь большевиков, позволяла им не считать политических убийц и террористов преступниками. Все совершенные ими злодеяния считались «средствами политической борьбы», которые оправдываются достижением декларируемых целей. Справедливости ради отметим, что подобная мораль не является чисто нашим «национальным изобретением» - она была присуща революционерам всех времен и народов.

После освобождения, судьба забросила Квятека на Черниговщину, где он познакомился со Щорсом, с которым прошел весь его боевой путь от начала и до конца, оставаясь рядом до самой гибели командира.

В 1918 году Квятек вместе со Щорсом окончил в Москве курсы красных командиров. В свои 30 лет Квятек был одним из самых опытных бойцов в Богунском полку, занимая должность помощника командира, а после назначения Щорса на должность начдива Квятек сам стал командиром богунцев. Впоследствии он командовал 130-й Богунской бригадой, был помощником командира 44-й и 19-й стрелковых дивизий и, наконец, дослужился до должности командующего войсками Харьковского военного округа (ХВО). В 1938 году Квятек, на тот момент служивший заместителем командующего ХВО, был репрессирован по обвинению в военном заговоре и принадлежности к Польской военной организации. Вместе с ним по этому делу проходил такой известный советский деятель, как И.С. Уншлихт (1879-1938) и многие другие военачальники, в основном польского происхождения. Уголовное дело закончилось для Квятека ожидаемым трагическим результатом – он был приговорен к высшей мере наказания. Дата исполнения приговора в отношении Квятека неизвестна, но, вероятнее всего, это произошло в день его вынесения – 25 августа 1938 года. В 1956 году Квятек был посмертно реабилитирован.

Интереса ради, заметим, что Квятек был не единственным военачальником 44-й дивизии, которых коснулась волна репрессий 30-х годов. Так, назначенный в декабре 1919 года командиром Таращанской бригады В.И. Козко в 1939 году был осужден на 8 лет лагерей, после чего о его судьбе ничего неизвестно. Я.А. Штромбах (1894-1931), назначенный командиром 44-й стрелковой дивизии в 1929 году, в 1931 году был расстрелян по обвинению в связях с чехословацкой разведкой. Командир дивизии в 1939 году, Виноградов А.И. (1889-1940) был арестован в 1940 году за невыполнение боевой задачи в ходе советско-финской войны и уже спустя 2 дня после ареста был расстрелян перед строем личного состава 44-й стрелковой дивизии. Д.К. Мурзин (1889-1938) - начальник оперативного отделения штаба 1-й Украинской Советской дивизии в 1919 году – был расстрелян по делу о троцкистском заговоре в августе 1938 года. По обвинению в антисоветской деятельности в 1938 году были расстреляны Борис Маркович Таль (1898-1938) и Петр Пахомович Ткалун (1894-1938) – военкомы 44-й дивизии в 1920 году. Наконец, бывший в 1919 году военным комиссаром 44-й дивизии Оскар Михайлович Берзинь (1894-1938) в сентябре 1938 года расстрелян по обвинению в шпионаже и диверсионной деятельности в пользу иностранных государств.

Судьбы этих советских офицеров были вполне типичными для ситуации, которая складывалась в армии в 30-е годы прошлого века. В период «сталинских чисток», а особенно в 1937-1938 годах, оборвались жизни тысяч командиров, имевших опыт гражданской войны. Абсолютное большинство из них были реабилитированы после смерти Сталина.

Среди прочих соратников Щорса в период формирования полка в Унече, также следует назвать Константина Лугинца, Никиту Коцара (Коцаря), Григория Кощеева, Софью Алтухову, Владимира Исаковича, Эсфирь Рогг, О.Н. Трояновскую, Гольдштейна.

О Константине Лугинце известно, что он был родом из Семеновки, в дореволюционный период отбывал срок на каторге, где познакомился с Квятеком. После освобождения из неволи, Лугинец вернулся на родину, видимо, приехав туда вместе с Квятеком. Находясь в Семеновке в период формирования повстанческого отряда, оба они оказались в рядах подразделения, которое возглавил Щорс.

Никита Коцарь был одним из организаторов Богунского полка, затем первым полковым адъютантом и наконец, начальником политотдела 1-й Украинской Советской дивизии.

Уроженец села Лебяжье Константиноградского (совр. город Красноград Харьковской области) уезда Полтавской губернии, Григорий Ефимович Кощеев в годы революции и гражданской войны участвовал в повстанческом партизанском движении на территории Украины. В августе 1918 года появился в районе Унечи, где вскоре вступил в ряды Богунского полка, в котором служил начальником пулеметной команды, затем командиром батальона, помощником командира полка и, наконец, командиром 388-го Богунского полка. Награжден орденом Красного Знамени.

Софья Алтухова - бывшая курсистка из Киева. В Богунском полку была фельдшером одной из рот. С полком она прошла весь его боевой путь - от Унечи до самого окончания гражданской войны.

Ольга Николаевна Трояновская в дивизии занималась культурной и просветительской работой. Имела образование, полученное в Петрограде на Бестужевских курсах (в России до 1917 года - высшие учебные заведения университетского типа для женщин).

Эсфирь Рогг – бывший одесский политработник с подпольным стажем, в дивизии служила начальником политотдела, но пробыла на этой должности недолго. Дальнейшая ее судьба неизвестна.

Гольдштейн до создания полка служил начальником контрольно-пропускного пункта на станции Зерново, в дальнейшем - снабженец Богунского полка.

Владимир Николаевич Исакович (1883-1966) - видный советский и партийный работник. Член партии большевиков с 1914 года, участник Октябрьской революции. Работал заведующим отделом Народного Секретариата военных дел, активно участвовал в формировании 1-й Украинской повстанческой дивизии, в том числе и в период пребывания в Унече в 1918 году. Затем был назначен комиссаром Таращанского полка 44-й дивизии, а с 1919 года - комиссаром 1-й Советской дивизии. После гражданской войны занимался партийной работой в Украине. В годы Великой Отечественной служил политработником на фронте. В послевоенный период В.Н. Исакович работал секретарем комитета КП(б) Украины, Академии наук Украинской ССР. Умер 10 ноября 1966 года в Киеве.

Бывший слесарь из Екатеринослава (совр. Днепропетровск) Михаил Матвеевич Сазонкин прибыл в нейтральную зону в составе партизанского повстанческого отряда, где вступил в Богунский полк. В полку Сазонкин был командиром 5-й роты, руководителем отделкома, политруком роты.

Федор Николаевич Гавриченко родился 15 марта 1892 года в Найтоповичах, в казацкой семье Николая Андреевича и Евдокии Савельевны Гавриченко. В 1903 году окончил церковно-приходскую школу в родном селе, после чего трудился дома по хозяйству. В 1914 году Федор был призван на службу в армию и вскоре попал на Турецкий фронт, где со временем получил звание фельдфебеля, имел награды. В 1915 году Ф. Гавриченко окончил учебную команду, но вскоре, в том же году, был демобилизован. После увольнения со службы Гавриченко вернулся домой, где и встретил Октябрьскую революцию 1917 года. Известно, что к этому времени он уже обзавелся семьей, имел двоих сыновей. Революцию Гавриченко, очевидно, воспринял с оптимизмом. По крайней мере он четко представлял, чем должен заниматься в этом водовороте событий. В мае 1918 года он добровольно вступил в РККА, проходил службу в 1-м Крестьянском Советском полку. Затем, будучи помощником начальника 2-го Днепровского Повстанческого отряда, до осени 1918 года Гавриченко в составе повстанческих подразделений боролся против немецких оккупантов в окрестностях сел Рюхово, Рохманово, Кустичи, Лыщичи, Робчик.

В сентябре 1918 года Ф.Н. Гавриченко вступил в ряды Богунского полка и вскоре уже командовал одним из его батальонов. По крайне мере, именно в таком качестве в ноябре 1918 года Гавриченко принимал участие в поездке богунской делегации в расположение немцев в селе Лыщичи.

В 1919 году Гавриченко вступил в партию большевиков. До настоящего времени точно не установлено, была ли это российская ВКП(б), либо компартия Украины.

По неподтвержденным данным, зимой-весной 1919 года Ф.Н. Гавриченко работал комендантом Стародубской уездной чрезвычайной комиссии, а ближе к маю того же года вернулся в расположение Богунского полка, где получил под командование батальон. Через некоторое время после гибели Щорса он был назначен помощником командира 390-го Богунского стрелкового полка, а в начале 1920 года принял командование этим подразделением.

В послужном списке Ф.Н. Гавриченко на полях гражданской войны было немало подвигов, за которые в 1921 году он был награжден орденом Красного Знамени. В числе отмеченных командованием действий Ф.Н. Гавриченко значатся успешная операция против петлюровцев в августе 1919 года в районе Староконстантинова и в сентябре того же года в районе Житомира, налет богунцев в октябре 1919 года на Киев, в ходе которого у деникинцев был захвачен поезд имени генерала Алексеева с двумя аэропланами и семью цистернами. В 1921 году Ф.Н. был награжден орденом Красного Знамени.

Помимо гражданской, Ф.Н. Гавриченко участвовал и в боях на польском фронте. Имел ранения и контузии. Служившая с весны 1919 года и до конца гражданской войны вместе с Федором Гавриченко, юная москвичка Анна Анатольевна Розенблюм характеризовала его как храброго и очень дисциплинированного человека, при этом очень простого в обращении с подчиненными.

Дальнейшая карьера Федора Гавриченко развивалась следующим образом:

В октябре 1921 года он был назначен командиром 132-й стрелковой бригады 15-й дивизии. Летом 1922 года – командир 132-го Донецкого стрелкового полка. С октября 1922 года по август 1924 года Гавриченко был слушателем курсов старшего комсостава Высшей тактической школы имени 3-го Коминтерна, после чего был назначен командиром 130-го Богунского полка 44-й дивизии. Летом 1924 года временно исполнял обязанности командира этой же дивизии. Летом 1926 года работал помощником школы красных старшин в Харькове. В ноябре 1926 года переведен в 46-ю стрелковую дивизию, где командовал 136-м стрелковым полком. С ноября 1928 года - в 23-й стрелковой дивизии, помощником комдива. В январе 1929 года слушатель КУВНАС при Военной академии РККА. С февраля 1931 года - командир 96-й Подольской территориальной стрелковой дивизии, а с 1 марта 1931 года – одновременно и военком этой дивизии. В 1933 году Ф.Н. Гавриченко окончил особый факультет Военной Академии имени Фрунзе, где обучался в одной группе с С.М. Буденным (1883-1973).

В годы сталинских чисток Федор Гавриченко разделил горькую судьбу многих своих соратников, вместе с которыми он кровью закреплял на полях гражданской «завоевания Октября». В 1938 году (по другим данным, в 1937) командир 96-й стрелковой дивизии Ф.Н. Гавриченко был арестован. Вероятно, это было связано с делом, по которому на тот момент уже проходили И.Э. Якир (1896-1937), И.Н. Дубовой (1896-1938) и Квятек (об этом деле будет рассказано ниже). Известно, что Гавриченко содержался в харьковской тюрьме, имел там очную ставку с Анной Розенблюм, также арестованной в конце 1938 года (была осуждена к лагерному сроку, после отбытия которого вышла на свободу). К сожалению, сведений о месте смерти Ф.Н. Гавриченко не имеется. Предположительно, он был расстрелян в харьковской тюрьме в 1940 году. В постсталинский период Гавриченко был посмертно реабилитирован и восстановлен в воинском звании. Сегодня в память о земляке, в музее найтоповичской школы висит портрет Федора Гавриченко.

Федор был не единственным членом найтоповичской семьи Гавриченко, воевавшим в щорсовском подразделении. Его младший брат Никита, 1896 г.р., был командиром роты, а затем командиром батальона в Богунском полку. Точных сведений о его судьбе не имеется. По неподтвержденным данным Никита Гавриченко попал в плен к полякам (или белогвардейцам), где погиб и был похоронен во Владимире-Волынском (совр. Волынская область Украины).

О детях Федора Гавриченко известно, что его младший сын Юрий в годы Великой Отечественной войны служил минером-разведчиком и погиб. Второй сын Михаил жил и работал в Москве.

Из краеведческой литературы известны и другие персонажи того времени. Например, политконтролером на станционном телеграфе был Петр Михайлович Стожко.

Одним из самых заметных событий в жизни станции осенью 1918 года стал мятеж, разгоревшийся в Богунском полку. Вот как это событие описывается в книге унечского краеведа А.Т. Бовтунова «Узел славянской дружбы»:

«Мятеж начался неожиданно в один из осенних дней, когда командный состав полка собрался вечером в политотделе по поводу приезда в Унечу командира дивизии Крапивянского. В это время на улице раздался треск пулеметной очереди и отдельные винтовочные выстрелы. Как выяснилось, стреляли свои – мятежные солдаты Богунского полка окружили здание штаба полка. Однако, Щорсу, Квятеку, Лугинцу удалось уйти. Спустя час мятежники захватили все ключевые здания на станции, разгромили местные чека и ревком, а затем послали приглашение немцам занять станцию. В это время Щорс, Квятек, Лугинец собрали срочное совещание, на котором было принято решение подавить мятеж силой оружия. К утру из Брянска на помощь прибыл четвертый батальон вместе с комиссаром полка. Общими усилиями мятеж был подавлен, часть его участников арестована, но многим удалось бежать. После подавления мятежа в полку под руководством председателя местного ревтрибунала Петра Лугинца (старший брат К. Лугинца) началась работа по «чистке кадров», в результате чего из полка было «отсеяно» около 200 человек. После описываемых событий все действующие и вновь принимаемые бойцы Богунского полка в обязательном порядке принимали военную присягу».

В советские времена причины мятежа традиционно объяснялись подрывной деятельностью чуждых революционному движению элементов, случайно просочившихся в полк. Причем, деятельность эта, якобы координировалась немецкой разведкой. В литературе называются даже организаторы мятежа - бывшие царские офицеры Петров и Недоливко. Об этом, в частности, мы можем прочесть в книге Е. Марьенкова «Легендарный начдив», где говорится о том, что Петров и Недоливко распространяли провокационные слухи в полку, подбивали бойцов на бунт, вели антисоветскую и националистическую пропаганду.

Однако же, «контрреволюционный характер мятежа» вряд ли был следствием спланированной и целенаправленной деятельности неких идейных антибольшевистских сил. Вероятнее, все было куда прозаичнее.

Так, существует мнение, что мятеж был поднят группой богунцев, которые, разочаровавшись в жестоких методах «революционной политики» местного ЧК, повернули оружие против своих.

В частности, местный житель Василий Шпиньков – сын одного из богунцев Гермогена Шпинькова из Найтопович, ссылаясь на устные воспоминания отца и других ветеранов-богунцев утверждал, что бунт в Богунском полку произошел как ответная реакция на жесткие действия местной ЧК и лично Фрумы Хайкиной в отношении бойцов-земляков, загулявших «по девкам» и не вернувшихся в расположение полка к вечерней поверке.

Из воспоминаний В.Г. Шпинькова:

«Да, был бунт в Богунском полку. И эти бунтари как раз из нашего поселка и были [Найтоповичи, Казащина]. А откуда он возник? Я беседовал с бывшими бунтарями. Вот как дело было. Молодежь, хочется погулять, а надо быть в казарме. А они пошли к девкам гулять и не явились на вечернюю поверку. Вечерняя поверка, - а их нема. Ну, докладывают выше. А в поселке действовала ВЧК. Председателем ВЧК была Фрума Хайкина, еврейка. Говорят, что Иванов был, но наши партизаны говорят, что Фрума Хайкина верховодила. И, если туда попал - почитай, конец. И, вот, наших - Новиков Никифор был, Шавеко Михаил и еще другие там были - забрали, раз не явились на поверку. Капут нашим ребятам. Вот и взгоношились. А Миша Шавеко был в пулеметной роте, я с ним беседовал лично. Что делать? Любой ценой надо отвоевать хлопцев. И как раз было заседание штаба в Унече. Ну, вот ребята выкатили пулеметы и - на «ура». Но все же пулеметчик пожалел: очередь дал, но пули пошли выше. Иначе он бы покосил всех там. И все рванули кто куда бежать. А Щорс побежал к мосту железнодорожному, который за Унечей. И бежал он одна нога в сапоге, другая в калоше - у него одна нога раненая была. Даже в отхожее место увалился. А со штаба передали в Брянск, в железный полк, это отец рассказывал. И вот сутки прошли. Здесь уже - гуляй воля, никто не хочет в казармы итти. Ходят по Унече, ищут где выпить. Но тут едет эшелон, в товарных вагонах двери открытые и держат винтовки наизготовку. Думали, что восстал пулеметный полк и порежут их сейчас из пулеметов прямо в вагонах. Ничего подобного, никто даже не выстрелил. Ходят богунцы по перрону – «О, здорово, рабочий класс!» Никто никакого сопротивления. Они просто восстали против зверства этого ВЧК - расстреливали безбожно. В ВЧК была не одна Хайкина, но вроде как она командовала там этими делами. Конечно, хлопцев своих они освободили. А Хайкина удрала. Потом ее больше не стало. И полку этому железному объявили: пока не уберете эту гадину, Вы нам ничего не сделаете.

- Ну, как же вы, товарищи, тут немцы наступают, а вы бунт такой подняли, бучу какую-то.

- Да мы не против советской власти, мы против зверства вот такого.

А если бы пулеметчик резанул чуток пониже, то побил их. Мне рассказывал об этом член военного совета Зык - это друг моего батьки. Назначили самого Иванова в чрезвычайку».

Поднятие богунцами бунта по причине ареста «своих хлопцев», следует считать вполне вероятным сценарием. Ведь Богунский полк был в значительной степени укомплектован «сельскими молодцами», не имевшими еще представления о военной дисциплине, а такое понятие как «борьба с контрреволюционными проявлениями» было для них вовсе пустым звуком. Поэтому, арест друзей и односельчан из-за такой, как им казалось, пустяковой причины, как «загул по девкам», вполне мог вызвать бурю возмущения среди молодых и горячих богунцев.

На жестокость ЧК, как причину возникновения волнений в полку, указывал в своих записях и бывший в то время начальником штаба 1-й дивизии Петренко-Петриковский.

Помимо этого, в протоколе партийного собрания унечских большевиков от 22 сентября 1918 года, в повестке которого четвертым вопросом значился «Бунт в Богунском полку», обсуждался вопрос о «плохом поведении красноармейцев в Богунском полку». По результатам собрания было решено Богунский полк разоружить.

Достоверно не выяснены не только причины мятежа, но даже и точная его дата. Если ориентироваться на вышеупомянутый протокол, то выходит, что мятеж произошел в сентябре 1918 года. Однако, из другого документа - «Резолюции собрания членов Коммунистической партии (большевиков), командиров 1 Богунского полка, требующей устранения т. Крапивянского Н.Г. с поста начальника 1 пехотной дивизии» от 25 ноября 1918 года – следует, что мятеж произошел 1 ноября 1918 года:

«…5. Того же дня [1-го ноября 1918 года] тов. Крапивянский присутствовал на собрании командного состава Богунского полка, во время которого в полку произошел мятеж (контр.революционный). Тов. Крапивянский, как начальник дивизии, находясь среди мятежников несколько часов, ничего абсолютно не предпринял для его ликвидации, с помощью мятежников сел в вагон и уехал в Орел…».

Один из исследователей биографии Н.А. Щорса - В. Карпенко, в своей книге «Щорс» указывает, что мятеж произошел вскоре после партийного собрания, на котором разбирался вопрос разгрузки поселка. Известна дата этого собрания - 27 октября 1918 года.

Учитывая, что такой разброс в датах едва ли является ошибкой, то, вероятнее всего будет предположить, что Богунский полк лихорадило на протяжении всей осени 1918 года и выступления в полку имели место как в сентябре (по причине жестких действий ЧК), так и более поздней осенью 1918 года (в связи с волнениями по поводу возможной переброски богунцев на восточный фронт).

О вероятных причинах сентябрьского мятежа мы уже говорили выше. Анализируя же причины мятежа 1 ноября 1918 года, который упоминается только лишь в одном известном документе - резолюции партийного и командного состава Богунского полка, можно предположить, что он был вызван нежеланием бойцов воевать за интересы Советской России на совершенно другом фронте, т.е. за пределами Украины. Дело в том, что именно в это время командованием решался вопрос о снятии Богунского полка с украинского направления и переброске его на Донской или восточный фронт.

Так, в ходе подготовки наступления советских войск на Харьков, 1-я Украинская дивизия получила приказ о передислокации, но большинство частей, в т.ч. и подразделение Щорса, не тронулись с места. По данному поводу было проведено расследование, по результатам которого начдив Крапивянский был отстранен от командования.

С.И.Петриковский писал о попытке перебросить дивизию на восток следующее:

«…ведь это была-бы сплошная авантюра – вернее ликвидация Повстанческих частей – переброска их на Восточный фронт: организовывать под лозунгом борьбы за освобождение Украины, а затем вести людей на Восток – туда приехало бы с нами очень ограниченное количество людей…».

А это из переписки Петренко-Петриковского с Владимиром Исаковичем, бывшим политкомиссаром щорсовской дивизии:

«…Но в то же время местных партизан было довольно трудновато перебрасывать в другие районы. Дело доходило до «волынок…». Под «волынками» (устаревшее жаргонное слово) в данном случае имелся в виду протест, саботаж.

Вероятнее всего, именно с этим и был связан приезд в Унечу 1 ноября 1918 года Крапивянского. Не исключено, что именно его приезд и обсуждение возможности переброски полка на восток России и спровоцировали выступления в полку.

Роль Щорса в ноябрьском мятеже и позиция, которую он занимал по отношению к начдиву Крапивянскому, до конца не выяснены. Так, сын Н.Г. Крапивянского – Григорий Николаевич Крапивянский, впоследствии утверждал, что Щорс относился к начальнику дивизии крайне враждебно и поднятый 1 ноября 1918 года в Унече мятеж был во многом инициативой командира богунцев. Впрочем, за объективность и достоверность доводов Г.Н. Крапивянского мы ручаться не можем.

Как известно, Крапивянский уехал из Унечи ни с чем и вскоре был снят с должности. В отдельных публикациях встречаются утверждения о том, что за этот эпизод Крапивянский был предан суду, однако, это не так. Крапивянский продолжил службу в Красной Армии и носил погоны до 1923 года, после чего был переведен на гражданскую службу по линии народного хозяйства. В 30-х годах Крапивянский служил в органах НКВД, где занимался инспектированием объектов, на которых задействован труд заключенных. В 1937 году Крапивянский был арестован по обвинению в правотроцкистском контрреволюционном заговоре и приговорен к 5 годам лагерей. После освобождения в 1943 году, проживал в Буинске (совр. Татарстан), а затем вернулся на родину, в Нежин, где работал лесником. Через два года перебрался в Москву, но в 1948 году снова вернулся в Нежин, где и скончался.

В продолжение темы ноябрьского мятежа хотелось бы отметить следующее: несмотря на то, что Богунский полк был воинским подразделением, нужно все-таки иметь в виду, что в нем служил сложный контингент - вчерашние партизаны, крестьяне, уголовники-каторжане, т.е. в большинстве своем не служивый народ, поэтому военная дисциплина в полку наверняка хромала. К тому же, политический хаос в стране и отсутствие четко понятных бойцам задач, которые они должны были выполнять на востоке России, не способствовали повышению дисциплины.

На интернет-сайте, посвященном истории 44-й стрелковой дивизии, о ситуации с планами по переброске украинских повстанческих формирований на другой фронт говорится следующее:

«В конце октября - первой половине ноября 1918 г. руководством КП(б)У была сделана попытка передать украинские советские повстанческие части в состав Красной Армии и отправить их на фронт против белоказаков. Это вызвало крайнее недовольство среди повстанцев, началось массовое дезертирство из повстанческих формирований Украины. Так, если 20-24 октября 1918 г. в 1-й Повстанческой дивизии числилось около 7000 бойцов, то на 1 ноября 1918 г. - уже только 1946 человек. Правда в этот период из дивизии убыл 1-й полк Червонного казачества (1000-1500 чел.), вместо которого был развернут Нежинский батальон (312 чел.). Замена 4-го полка Я.А. Киселя Новгород-Северским полком Т.В. Черняка не могла серьезно повлиять на численность дивизии. Таким образом, можно сделать вывод, что в этот период численность дивизии уменьшилась без ведомых причин на 3 тыс. человек (значимых боев в этот период не было). Единственное объяснение этому – дезертирство».

Среди наиболее часто встречающихся в краеведческой литературе и прочих источниках фамилий коммунистов, работавших в рассматриваемый нами период в Унече, помимо уже упомянутых Иванова и Хайкиной, можно выделить Левина (Левчука), Ольхового, Лейбовича, Трифонова, Осипова, Осипа Тищенко, Стандецкого.

В частности, Осип Тищенко известен как командир одного из отрядов, действовавших в 1918 году в нейтральной зоне, затем как один из организаторов Богунского полка.

Категория: История Унечского района | Добавил: unechamuzey (01.12.2017) | Автор:
Просмотров: 1732 | Комментарии: 3 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: