В самом начале 50-х годов 19 века в Стародубщине были отмечены факты гонений в отношении местных раскольников. Наступление на «раскол» было проведено в связи с указом 1853 года об уничтожении в ряде регионов России старообрядческих скитов и молелен. С помощью воинских отрядов полиция закрывала раскольничьи скиты и церкви, старообрядцев принуждали посещать православные храмы, непокорных били кнутом, клеймили и ссылали на каторгу.

Как уже говорилось в предыдущих разделах, после упразднения Гетманщины, на жителей нашего региона в полном объеме стала распространяться государственная рекрутская повинность. Ей подлежали податные сословия (крестьяне, мещане и др.), которые выставляли от своих общин определенное число рекрутов для призыва в армию. В 1831 году в России был принят Рекрутский устав, согласно которому в каждой губернии утверждались населенные пункты, в которых учреждались рекрутские присутствия. На территории нашего региона первые уездные рекрутские присутствия были созданы в 1850 году. В частности, Мглинское и Стародубское уездные рекрутские присутствия были размещены во Мглине, а Новозыбковское и Суражское уездные рекрутские присутствия - в Новозыбкове. Эти учреждения мы можем смело назвать прародителями современных районных военкоматов. Рекрутские присутствия были упразднены в 1874 году в связи с заменой рекрутской системы набора в армию воинской повинностью.

Помимо рекрутских присутствий, на территории нашего региона в 50-х годах 19 века были созданы и дружины государственного подвижного ополчения. Это ополчение было резервом вооруженных сил России, который призывался только во время войны и формировался из лиц, отбывших срок службы в армии, либо освобожденных от службы, но физически годных к военному делу. По окончании военных кампаний ополчение распускалось. Так, 5 апреля 1855 года приказом военного министра России были сформированы Мглинская дружина № 205, Новозыбковская дружина № 206 и Суражская дружина № 207 государственного подвижного ополчения. Их создание в указанный период, было, очевидно, связано с участием России в Крымской войне 1853-1856 годов.

Одним из главных внутриполитических событий в России второй половины 19 века стала отмена крепостного права в 1861 году.

Незадолго до этого, в 1858-1859 годах в стране была проведена десятая, ставшая последней в истории Российской империи, ревизия. По ее данным, количество крепостных крестьян обоих полов в нашем регионе было следующим: в Стародубском уезде – 46 583 человека при общем населении 112 671, в Мглинском уезде – 45 435 при населении 90 169, в Суражском уезде – 57 520 при населении 108 926. Отметим при этом, что Суражский уезд по числу крепостных вообще был лидером во всей Черниговской губернии. Среднее же количество крепостных по губернии составляло примерно 36 тысяч крестьян на уезд.

Самым большим уездом по числу жителей в Черниговской губернии оказался Новозыбковский (113 136 тыс.). Впрочем, Стародубский и Суражский уезды в этом плане уступали ему совсем немного. Мглинский, Стародубский и Суражский уезды были на лидирующих позициях среди всех уездов губернии по количеству населенных пунктов. Так, в 1859 году в Мглинском уезде насчитывалось 398 населенных мест, в Стародубском - 359, в Суражском – 282. Однако, несмотря на большое количество населенных пунктов, в этих уездах в основном преобладали малочисленные по количеству жителей деревни и хутора. Так, если в среднем по губернии количество дворов, приходившихся на один населенный пункт, составляло 52, то в Стародубском уезде эта цифра составляла 34, а в Мглинском - 28. Среднее количество душ, проживавших в одном крестьянском дворе, составляло около семи.

По половому признаку в нашем регионе несколько преобладало женское население – в среднем на 100 душ мужчин приходилось 105 женщин.

Как известно, крестьянская реформа 1861 года, отменившая крепостное право в России, проводилась на основе «Положений» от 19 февраля 1861 года. Это был законодательный акт, состоявший из «Общего положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», четырех отдельных «Положений», четырех «Местных положений» по группам губерний Европейской России и восьми «Дополнительных правил» для отдельных категорий крестьян.

На крестьян, проживавших в нашем регионе, как и на всех крестьян Черниговской губернии, распространялось Местное положение о крестьянах для малороссийских губерний.

Главной декларируемой целью реформы было освобождение помещичьих крестьян от личной крепостной зависимости. По Положению, за помещиками сохранялась собственность на принадлежащие им земли. Вышедшие из крепостной зависимости крестьяне могли получить от помещика земельный надел в постоянное пользование, который со временем имели возможность выкупить. До выкупа земли крестьяне назывались временнообязанными и несли повинности в пользу помещика за пользование наделом. Конкретные условия земельных отношений крестьянина и помещика определялись уставными грамотами, которые устанавливали размер надела, а также вид и объем повинности за пользование им. Уставные грамоты составлялись самими помещиками. На составление и введение в действие уставных грамот отводилось не более двух лет.

По уездам Северной Черниговщины максимальные размеры надела, который мог получить крестьянин были следующими: в Стародубском уезде – не более 4 десятин земли, в Суражском и Мглинском – не более 4,5 десятин. Впрочем, реальные размеры наделов могли быть несколько иными и в каждом конкретном случае определялись уставными грамотами.

Несмотря на планировавшееся сохранение за крестьянами земли на дореформенном уровне, в Черниговской губернии, в результате введения в действие уставных грамот, суммарный размер наделов помещичьих крестьян после 1861 года уменьшился на 14%. Все эти наделы, по-сути были перераспределены в пользу помещиков. Меньше всего в этом смысле пострадали крестьяне Суражского уезда, потерявшие не более 5% земли.

Согласно данным проведенного в 1877-1878 годах обследования, послереформенное распределение земель по северным уездам нашей губернии было примерно таким:

- В Суражском уезде: частные владельцы – 106 тыс. десятин; крестьянские общины – 171 тыс.; казенные земли – 15 тыс.; земли церквей – 1,2 тыс.; земли городов и посадов – 4,9 тыс.; прочие земли – 80 тыс.

- В Мглинском уезде: частные владельцы – 134 тыс. десятин; крестьянские общины – 144 тыс.; казенные земли – 4 тыс.; земли церквей – 1,5 тыс.; земли городов и посадов – 4,4 тыс.

- В Стародубском уезде: частные владельцы – 122 тыс. десятин; крестьянские общины – 127 тыс.; казенные земли – 9,4 тыс.; земли церквей – 2,2 тыс.; земли городов и посадов – 10,6 тыс.

Для лучшего понимания масштабов землевладения в 19 веке, следует напомнить, что представляла собой десятина земли. Десятиной называлась основная мера площади, равная 2400 квадратных саженей (1,09 га, так называемая казенная десятина). В 18 - начале 19 веков употреблялась десятина владельческая (хозяйственная), равная 3200 квадратных саженей (1,45 га).

Впрочем, приведенные выше данные следует считать примерными, поскольку, по мнению составителей сельскохозяйственной статистики того времени, недоучет земли в Черниговской губернии по результатам обследования 1877-1878 годов мог составлять целых 20%.

Половинчатость реформы вызвала немалое разочарование в крестьянской среде, где ждали полного освобождения без всяких условий и оговорок. Ответом на реформу во многих регионах России стали крестьянские волнения, не обошедшие стороной и наш регион. В 1861 году на Стародубщине были отмечены случаи прямого массового неповиновения крестьян.

В частности, сохранилось донесение контр-адмирала Унковского о бунте почепских крестьян:

«1 мая 1861 года выехал я из Чернигова в Почеп, где по донесениям Мглинского исправника около 5000 душ, поселенных на землях графа Клейнмихеля, вышли из повиновения местным властям и не отбывали барщиной повинности. По этому случаю из Стародубского уезда в Почеп был направлен резервный батальон Витебского пехотного полка. 4 мая вечером прибыл я в Почеп и направил роты военных по разным окрестным имениям для действий... Я побывал в Житне, Старопочепье, Витовке, Подбелове, Дивовке и Деремне. Во всех поименованных селениях крестьяне приведены были в повиновение без особенных принуждений, труда и наказаний; примеру их последовали соседи и, таким образом, в Мглинском узде порядок водворился в самое короткое время. Но за продолжительность спокойствия нельзя ручаться до тех пор, пока крестьяне не будут обеспечены положением, похожим на человеческое, ибо я застал их в нищете без крова и без хлеба. Страшное состояние крестьян заметно в особенности в селениях Казарезовка и Витовка, ближайших к Почепу. Жители этих поселений истощены до такой степени, что при обладании даже крепкими нервами, невозможно быть равнодушным очевидцем положения...».

Особенно значительными были волнения летом 1862 года в селах Мглинского и Суражского уездов. Так, весной 1863 года в Суражском уезде бунтовали несколько десятков сел с общим населением порядка 10 тысяч человек. Для их усмирения властям потребовалось даже вводить войска. Имелись случаи кровопролития. Со второй половины 1863 года массовое протестное движение в северных уездах Черниговской губернии пошло на спад. Впоследствии, в 70-80-х годах 19 века были зафиксированы лишь отдельные случаи волнений в селах Стародубского, Суражского и Мглинского уездов.

Любопытна пореформенная динамика изменения принадлежащих дворянам земельных площадей Стародубщины. Так, в Мглинском уезде в 1878 году дворяне имели во владении 107,7 тыс. десятин земли, а в 1894 году – 104,3 тыс. В Суражском и Стародубском уездах уменьшение дворянских землевладений оказалось несколько более существенным, но в целом также было невелико. Таким образом, мы видим, что уменьшение дворянского землевладения в нашем регионе было весьма незначительным. Такая же динамика наблюдалась и в масштабах всей Черниговской губернии. В Глуховском же уезде дворянские угодья и вовсе увеличились на 8 тысяч десятин.

Местное купечество в 1894 году имело в собственности следующие площади земельных угодий: в Суражском уезде – 17,6 тыс. дес.; в Мглинском – 11,09 тыс. дес.; в Стародубском – 16,9 тыс. дес. Причем, в Суражском уезде купцы имели наибольшие площади землевладений по всей губернии, уступая в этом плане лишь новозыбковскому купечеству.

При составлении сельскохозяйственной статистики в 19 веке в отдельную группу выделялись землевладельцы-евреи. Так, в 1894 году в этой категории насчитывалось следующее количество собственников земли: в Суражском уезде – 25, в Мглинском – 46, в Стародубском – 23. И опять же, самые крупные землевладельцы из числа евреев были зарегистрированы в Суражском уезде.

В Мглинском уезде среди землевладельцев в 1894 году был даже зарегистрирован один землевладелец-иностранец.

В целом, для северных уездов Черниговщины было характерно наличие в собственности у низших классов населения больших по размерам, нежели в остальных уездах губернии земельных угодий, а также был крупнее средний размер наделов у всех сословий.

Следует назвать имя губернатора, руководившего Черниговщиной в 60-е годы 19 века. Это князь Сергей Павлович Голицын, управлявший губернией с 1861 по 1870 годы.

В ходе реформенных 60-х годов на территории современного Унечского района появилось сразу несколько волостей. В частности, были образованы Старосельская и Павловская волости.

Экономические итоги реформы для основной массы крестьян оказались неутешительными. Лучше жить селяне не стали, а многие и вовсе разорились, что придало новый импульс такому явлению, как отходничество – отъезду крестьян с мест их постоянного жительства на заработки в города, либо на сельхозработы в другие местности. Так, крестьяне Стародубщины в пореформенные годы уходили на промысел в дальние края, например, на юг Украины, в Крым, или же на север России.

В 1882 году российскими властями были разработаны и введены в действие правила по переселению крестьян из Европейской части России в Южно-Уссурийский край (официальное название Приморья в Российской империи). Согласно этим правилам, переселенцы освобождались на 10 лет от воинской повинности, навсегда от подушного налога и лишь через 20 лет обязаны были платить поземельный налог. Кроме того, каждой семье по прибытию на новое место оказывалась помощь в первичном обустройстве. В Черниговской губернии, где большинство крестьян жили за чертой бедности, эта программа привлекла массу желающих перебраться на другой конец империи. Не стали исключением и северные уезды Черниговщины. Например, с открытием морского сообщения Одесса-Владивосток, в 1883-1885 годах только из Суражского и Мглинского уездов на Дальний Восток уехали около 6 тысяч крестьян. Доставка переселенцев осуществлялась морем из одесского порта. Так, известно, что весной 1884 года из Суражского и Мглинского уезда в порт Владивосток на пароходах «Россия» и «Кострома» было доставлено 1499 человек. Первоначально переселенцы с прибывших пароходов размещались во Владивостоке в бараках и казармах, приспособленных для временного проживания, до момента распределения семей на новое место водворения. Места поселения выбирались так называемыми ходоками, которые избирались отдельными сельскими обществами на первых сходках, назначаемых на утро после дня высадки на берег.

По некоторым данным, в 80-90-х годах 19 века из общей массы украинских поселенцев Южно-Уссурийского края, выходцы из Черниговщины составляли не менее четверти. На Дальнем Востоке до сих пор сохранились места, основанные переселенцами из Черниговской губернии. Так, в Амурской области есть город Свободный, один из районов которого называется Суражевка. Раньше это была деревня, которую в 1901 году образовали переселенцы из Суражского уезда Черниговской губернии.

В Приморье, прибывающие из Черниговской губернии крестьяне, зачастую образовывали районы компактного проживания. Так, например, население Артемовской долины Приморского края начало формироваться в 80-е годы 19 века практически целиком из уроженцев северных уездов Черниговской губернии.

Также в Приморском крае, в Михайловском районе есть село с названием Ляличи, которое было основано в последней четверти 19 века переселенцами из Суражского уезда, вероятнее всего, жителями, уехавшими из местных Лялич. Среди прочих населенных пунктов Приморского края, основанных переселенцами из северных уездов Черниговщины, назовем села Многоудобное Штоковского района, Унаши (совр. Золотая Долина), Новицкое, Голубовку, Перетино, Бровничи Партизанского района, Ширяевку Михайловского района, Струговку Октябрьского района, Лужки Кавалеровского района, Каменку Чугуевского района, Кневичи Артемовского района.

В целом, на рубеже 19 и 20 веков Черниговская губерния дала Приморью около трети от общего числа всех его переселенцев, а вся Украина – до 80%. Министр земледелия и государственных имуществ России, отмечал в 1895 году в докладе царю, что «наилучший колонизационный элемент дают малороссы и в особенности полтавцы и черниговцы…».

В дальнейшем черниговские переселенцы продолжали осваивать новые земли на Дальнем Востоке. Предполагается, что выходцы из Северной Черниговщины даже перебрались с материковой части на Сахалин. Косвенным подтверждением этому служат «стародубские» названия некоторых населенных пунктов этого острова. Так, до настоящего времени в Долинском районе Сахалина сохранилось село Стародубское. Ну, а самым интересным для нас фактом является существование на Сахалине реки с названием Унеча. Эта небольшая речка расположена в юго-восточной части острова и впадает в Охотское море. К сожалению, история названия сахалинской реки Унеча нам неизвестна. Мы можем лишь с большой осторожностью предположить, что эту, некогда безымянную речку, так назвали переселенцы-выходцы из какого-либо населенного пункта Стародубщины, которое располагалось на нашей реке Унеча...

В 90-е годы 19 века продолжился выезд черниговских крестьян за Урал и в Сибирь. Причем, больше всего выехавших из родных мест приходилось на Стародубский, Мглинский, Новозыбковский и Остерский уезды. Так, за 3 года (с 1894 по 1896) из Стародубского уезда выехало в Сибирь более 5,5 тысяч человек, из Мглинского – более 6 тысяч. Любопытно, что за тот же период из Суражского уезда выехало менее тысячи душ. В Сибири выходцы с Северной Черниговщины заселяли земли Тобольской, Томской, Енисейской, Иркутской губерний. Сегодня эти земли находятся на территории сразу нескольких субъектов России: Тюменской, Томской, Иркутской областей, Красноярского и Алтайского краев.

Так, переселенцами из Новозыбковского уезда, недалеко от города Канска были основаны деревни Ивановка и Спасовка. Ныне обе они расположены на территории Рыбинского района Красноярского края. Первая из названных деревень находилась прямо на Великой Сибирской магистрали (Транссибе) и недалеко от этого населенного пункта до настоящего времени сохранился железнодорожный мост постройки 1895 года, возведенный через речку Тырбыл переселенцами из северных уездов Черниговщины. Движение по этому мосту продолжалось до 1911 года, после чего участок дороги был закрыт.

Выходцами из Суражского уезда Черниговской губернии были основаны и некоторые населенные пункты современной Омской области. В частности, речь идет о таких селах, как Полтавка, Георгиевка, Ольгино, Красногорка, которые находятся в составе Полтавского района Омской области, недалеко от границы с Казахстаном.

В Казахстане переселенцы из северных уездов Черниговщины обосновывались в степных районах близ Акмолы (совр. Астана), Павлодара и современной Караганды.

Также поселения, основанные выходцами из Северной Черниговщины, имеются и на Урале. Например, село Ново-Константиновка в Белебеевском районе Башкирии.

Миграция местных жителей на восток было столь заметным событием, что писательница Мария Косич даже написала книгу «На переселение», вышедшую в свет в 1903 году в Чернигове, в которой повествуется о переезде безземельных крестьян села Рассуха в Сибирь.

Помимо всего прочего, отъезд населения на восток империи говорит нам и о том, что местным крестьянам в пореформенные годы 19 века приходилось особенно туго. Настолько, что они были готовы бросить свои дома, землю, могилы предков и уехать навсегда на край света в поисках лучшей доли, хотя, в целом это было несвойственно типу нашего крестьянина.

Развивая тему, отметим, что, помимо Сибири и Дальнего Востока, на всем протяжении 19 века черниговские крестьяне массово выезжали в Крым, а также в Новороссию, занимавшую территорию степей Северного Причерноморья. Там мы тоже можем встретить «стародубские» названия. Так, во второй половине 19 века в Александрийском уезде Херсонской губернии на реке Ингулец имелось село Ново-Стародуб (совр. Новый Стародуб Петровского района Кировоградской области). На землях в районе Ингула переселенцы со Стародубщины впервые появились еще в 40-х годах 18 века. В этих же краях были основаны и существуют до настоящего времени села с названиями Злынка, Клинцы, Зыбкое. В Мариупольском уезде имелось село Стародубовка. Что касается первых трех названий - Злынка, Клинцы, Зыбкое, то, очевидно, они были основаны здесь стародубскими переселенцами из числа старообрядцев.

В Крыму помещичьи и государственные крестьяне из малороссийских губерний расселялись в основном в степных районах Симферопольского, Перекопского и Евпаторийского уездов. Особенно активизировался процесс переселения после того, как в 60-х годах 19 века полуостров начали массово покидать крымские татары.

Немало черниговских крестьян-переселенцев обосновалось на территории современной Луганской области. На севере Луганщины до настоящего времени существует множество населенных пунктов, основанных выходцами с Черниговщины.

Ну и в завершение переселенческой темы скажем, что в поисках лучшей доли наши земляки перебирались даже через океан. Так, в начале 20 века немало уроженцев северных уездов Черниговщины побывали в поисках заработков в США. Многие из них остались в Америке навсегда.

Несмотря на то, что на горизонте уже маячил 20 век - эра технического прогресса - жизненный уклад местных крестьян в значительной степени оставался архаичным, а условия труда и средства производства - примитивными. Например, в качестве главного пахотного орудия в нашем регионе чаще всего применялся так называемый «плуг-московка» - беспередковый, одноконный. В южных уездах Черниговщины чаще применялась «соха-литовка». Стоит ли говорить, что все эти орудия труда были деревянными и мало чем отличались от тех, которыми пахали крестьяне еще «при царе Горохе». И лишь в небольших количествах, при посредстве земских управ, кое-где начинали появляться железные плужки. Основной рабочей скотиной была, разумеется, лошадь, однако, многие хозяева начинали обзаводиться волами, что, впрочем, для северных уездов губернии было редкостью. Так, в «Описании Черниговской губернии 1898 года» говорится следующее:

«… около Унечи был замечен один хозяин, работавший волами…».

Тот факт, что составителями этого «Описания» специально был сделан акцент на использовавшихся крестьянином волах, говорит нам о том, что животные эти в селах Стародубщины были тогда в диковинку.

Количество безлошадных хозяйств в нашем регионе было на уровне 16-18% от общего числа.

Главным жилищем местного крестьянина была традиционная деревянная хата. У абсолютного большинства местных жителей дома и их внутренне убранство были типичными: крыша покрывалась соломой, реже дранью, внутри хаты - печь, сундук, стол, образа, лавки… Полы в основном земляные, очень редко из досок. Печи топились дровами, причем, зачастую, по-черному, т.е. они не имели трубы и дым выходил прямо через двери крестьянской хаты. Впрочем, уже начиная с середины 19 века количество крестьянских хат, топившихся по-черному, в нашем регионе стало с каждым годом сокращаться.

Во дворе типичного крестьянского домовладения имелись хлева или овчарни. Для домашней птицы и свиней, как правило, отдельных помещений вообще не строилось. Неотъемлемая часть хозяйства - погреб, гумно, овин. Баня имелась далеко не в каждом хозяйстве. В небольших населенных пунктах было в среднем всего 5 бань на все село. При этом, пойти мыться в соседскую баню без спросу в то время считалось вполне нормальным явлением. Типичная деревенская баня 19 века в нашем регионе представляла собой небольшое рубленое из бревен строение. Внутри – глиняная печь, не имеющая трубы для отвода продуктов горения. По указанной причине такие бани топились «по-черному», то есть дым из печи выходил на улицу прямо через помещение бани. Потолок и стены в такой бане всегда были закопчены, отсюда и название – «по-черному». К слову, бани подобного типа еще изредка встречаются в деревнях даже в наше время.

Абсолютное большинство крестьянских построек были деревянными. К примеру, в 1898 году в Суражском уезде (не считая Суража) насчитывалось всего 19 жилых построек с железной крышей, а в 1878 году их не было вовсе. Деревянные хозяйства часто становились жертвой огня. Так, с 1875 по 1893 годы в Стародубском уезде было зарегистрировано 823 пожара, в результате которых было уничтожено более трех с половиной тысяч дворов. Еще больше пожаров случилось за тот же период в Суражском уезде – 874, при более чем пяти тысячах уничтоженных дворов. Южные и центральные уезды губернии горели чаще - почти во всех количество зарегистрированных пожаров перевалило за тысячу. Но при этом опустошительность пожаров и наносимый ими ущерб в северных уездах были существенно выше (вероятно, по причине более плотной застройки сел). Продолжая тему, следует сказать, что в северных уездах Черниговщины в то время даже в городах здания, сделанные из огнестойких материалов, можно было пересчитать по пальцам. Лесные пожары, как и в наше время, тоже доставляли немало хлопот.

По-прежнему, преобладающей системой ведения хозяйства в нашем регионе оставалось экстенсивное земледелие, при котором рост объема продукции достигался за счет расширения обрабатываемых площадей. Для крестьян Суражского и Мглинского уездов типичным было так называемое «лядинное» хозяйство - древний способ земледелия, который заключался в расчистке огнем площадей из-под вырубленного леса. После расчистки, пространство разравнивалось и засевалось первое время просом, а затем рожью. Такие новые «плантации» давали урожай больший, нежели старополье, поэтому в здешних местах ходила поговорка: «смык с капаницею кормят лучше, чем соха с бороной». А вообще, говоря об урожайности, следует сказать, что северные уезды губернии в этом смысле значительно уступали южным, где урожаи были на порядок богаче. Более теплый климат Южной Черниговщины позволял выращивать там даже некоторые субтропические культуры, которые не вызревали на севере губернии.

Вырубка деревьев уменьшала и без того не очень богатый лесной фонд Черниговщины. По данным военно-топографической съемки конца 19 века, площадь, занятая в нашем регионе лесами была такой: Суражский уезд - 32%, Мглинский - 33%, Стародубский - 13%. Обращает на себя внимание резкое снижение лесистости в Стародубском уезде, который расположен всего лишь в нескольких десятках километров южнее Мглина и Суража. Это бросается в глаза и в наши дни – лесных угодий в Стародубском районе существенно меньше. Однако, связано это не с вырубками, а с естественными природно-географическими причинами – именно в Стародубском районе начинается плавный переход от лесистой зоны Европейской части России к лесостепям и степям Украины.

Не последнее место в сельском хозяйстве Черниговщины занимало скотоводство, в связи с чем весьма актуально стоял вопрос кормовой базы. Главным источником корма для скота в северных уездах губернии были сенокосы. Причем, наиболее благоприятные условия для заготовки сена существовали как раз на севере губернии, особенно в Суражском уезде, где было много заливных лугов, в т.ч. и по берегам реки Унеча. Жители этого уезда не без оснований называли его «травяным».

Помимо традиционного крупного рогатого скота, жители нашего региона разводили и другую полезную живность. Например, в 1861 году в хозяйствах Мглинского уезда насчитывалось около 17 тысяч тонкорунных овец, правда, впоследствии численность поголовья стала снижаться. Среди всех северных уездов губернии больше всего рогатого скота содержалось в хозяйствах Суражского уезда - около 58 тысяч голов (данные 1883 года). Причем, скот в большом количестве держали также жители городов и посадов. Впрочем, это характерно для малых провинциальных городов и в наше время.

Крестьяне Черниговщины, особенно ее северных уездов, составляли беднейшую часть населения своей губернии.

Бедность местного крестьянства весьма красноречиво описана в книге Марии Косич «Литвины-белорусы Черниговской губернии, их быт и песни». Так, на ее страницах рассказывается, как рассухский помещик Герасим Силевич ежегодно в мае бесплатно кормил на своем дворе всех желающих. На эти обеды, состоявшие из хлеба и незамысловатой каши, стекалось огромное количество народу из всех окрестных деревень и сел.

Еще одно описание здешнего населения мы можем встретить в очерке известного русского писателя И.С. Аксакова (1823-1886) «Письма к Родным»:

«…Крестьяне в этой суровой стороне очень бедны и похожи на белорусцев, носят такие же шапки, бороды и рубашки большею частью сверх шаровар. Язык их ближе к русскому, чем малороссийский, хотя попадаются цельные чистые полонизмы. В Стародубском уезде заметил я произношение «иость» вместо «есть». Слышал я также, как в шутку крестьяне называют друг друга литовцами, Литвою. Женщины ходят так же, как в Малороссии, только цвет их исподниц и плахт большею частию темнокрасный и есть какая-то разница в очипках. А в Стародубе просто носят нитяные высокие колпаки, которые обматывают очень искусно и красиво платком. Вообще же народ хуже сложен и меньше ростом, чем в Малороссии. Зато как в этой бедной стороне резко отличается великороссийское раскольничье народонаселение, бодрое, богатое, промышленное: все народ рослый и крупный, но несколько угрюмый и суровый на вид…».

Описанное Аксаковым благополучие раскольничьего населения не было обманчивым впечатлением проезжего путника. Уровень благосостояния старообрядцев действительно выгодно отличался от коренного крестьянского населения. И этому имеется вполне логичное объяснение. Староверы отличались упорством в труде, скромными потребностями в быту, не пили спиртного и очень бережно относились к нажитому имуществу. Такой менталитет как нельзя лучше способствовал росту благосостояния старообрядческих семей. Кроме того, местные раскольники поддерживали тесные связи с богатыми уральскими промышленными общинами и вероятно, имели от этих связей некие коммерческие выгоды. К слову, как выяснили историки, около 2/3 самых богатых предпринимателей дореволюционной России были выходцами именно из старообрядческой среды.

Описание бедности местного крестьянства оставил нам также А.И. Покорский-Жоравко, о биографии которого мы еще подробно расскажем чуть ниже:

«…Ряды бедных изб, построенных криво и косо, построенных дурно при обилии лесных материалов и при их дешевизне, тянутся некрасиво по сторонам тесной улицы села. Промежутки между избами соединяет изгородь из жердей, устроенная наскоро и ненадолго, потому что зимой она употребляется на топливо. Избы покрыты кое-как, наскоро собранными кулями соломы, окна их малы и грязны, редкая изба имеет трубу и носит название белой, большей же частью они курные. Садов почти нет, деревьев в селах мало… село смотрит как-то неоседло. Во всем видно, что труд на устройство своего жилья труженик-крестьянин только употреблял урывками, отдавая его весь обработке земли неплодородной, от которой зерно его может вырвать усиленным напряжением. И если вы вдобавок увидите идущего по этому селу нашего крестьянина с топором за поясом, в легких лычных лаптях с ременными оборами, идущего торопливо, с оглядкой, с особенной живой уверткой, вы сейчас же поймете, что он столь же беден в своей усадьбе, как и сама усадьба его в селе…».

Что касается денег, то их у местного населения практически не было – чаще всего при необходимости что-либо приобрести, нужный товар просто меняли на другой.

Внешний облик крестьянина Северной Черниговщины во многом известен нам благодаря описаниям, оставленным Марией Косич:

«… Одежда его с ног до головы вся домашняя: от овцы посконней и льну, спряденных и сотканных бабами, лапоть тоже свой. Везде и всегда литвин носит свой излюбленный кожух, затем суконный чекмень, сшитый свободно, не в талию, на манер древнего ферезя и «падпирязвецца» поясом из овечьей шерсти, окрашенной сандалом. Более легкий костюм шьется из того же толстого сукна, только покороче чекменя, в талию, с двумя-тремя фалдами сзади. Эта кофта именуется юбкой. Сапоги попадаются в этом краю очень редко, их заменяют лапти. Самодельная поярковая шляпа, без полей, называется «магерка», а с полями - «бриль» и употребляется во все времена года. Женщины носят шубы, непокрытые материей. Удивительно, что иногда в жаркий день можно заметить в церкви некоторых женщин, одетых в свои новые, как снег, беловыделанные овчинки, сшитые с перехватом в талию и украшенные на спинных швах у пояса ярко красными шерстяными латками в форме червоного туза. Более же пожилые шьют себе кожухи не в талию и с «ковнерями». Сверх белой рубахи с широкими рукавами надевается сарафан, по местному «саян» или «сподница». Шерсть на саяны женщины сами прядут, ткут, весной валят на валюшне при мельнице и затем отдают «мнильнику» - еврею, который поселяется специально с этой целью в одной из окружных деревень и за самую скромную плату делает серые саяны синими, фартуки и пояса красными. Для праздничных нарядов юбки иногда окрашиваются в зеленый цвет, тогда нашиваются по всей материи в беспорядке клочки красной шерсти, в вершок длины. Это и есть «мушкованная сподница». Сверх саяна и фартука обязательно «подпирязываюцца» шерстяным поясом или, вернее, шарфом, невзирая на жару. Кроме того, надевают еще поверх рубахи преимущественно черного цвета корсет или юбку (тот же корсет, только с рукавами). Женщине быть с непокрытой головою в присутствии мужчины, а в особенности при куму крепко «саромно». А потому голову она тщательно одевает в повойник или чепик из ситцу или из шерстяной материи и сверху повязывает платком на подобие чалмы. В некоторых селах существует мода повязывать голову с «хлипом», т.е. на затылке оставляется висячим угол платка. Более молодые повязываются с «рожками», т.е. делают из платка на темени узел со стоячими кончиками в виде рожков. Незамужние женщины хотя и заплетают косу с лентой навыпуск, но голову также повязывают платком, только без повойника, сверх повязки «обпинаюцца» еще другими небольшими платочками, а в праздничные дни «затыкаюцъ краски» на голову за узел платка против лба. Только молодежь не обходилась без предметов роскоши, она все-таки находила возможность украшать себя, не имея никогда гроша в руках. Для этого по деревням несколько раз в год ездит на лошади «карявошник» и кричит: «Девки, бабки, несите тряпки, карявки!» Вот и начиналась меновая торговля. Ему тащат все: и старые онучи, и кости, и яйца, щетину и льняное семя, а взамен получают сережки, перстни, кораллы, ленточки, иголки, красную заболоть для вышивания. К концу XIX в. стала заметна такая перемена: летом вместо прежних шерстяных тканей деревня запестрела всевозможными ситцами, бумазейками, кретонами, хотя фасон и покрой сохранились неизменно прежними. В замене прежних мушкованных сподниц нередко надевают уже саян из критону «бурдяного цвету». В мужской одежде, наоборот, овечье сукно осталось, как и было, но вместо прежней юбки появился настоящего фасона пиджак. Люди пожилые о нем такого мнения: «Правда пинджак аккуратный и меньше сукна идзе на його, но зато старую юбку як даносишь – на анучи нарвешь, а с пинджака анучи вузки будуць».

Традиционной мужской и женской верхней одеждой в нашем регионе был кафтан. Впрочем, здесь его называли на малороссийский манер – свита (свитка). Штаны местные крестьяне зимой носили суконные, а летом полотняные, рубахи были из льна.

Отдельного рассказа заслуживает нравственная сторона жизни крестьян нашего региона в 19 веке. По свидетельствам современников, простой крестьянский народ в обращении с незнакомцами был весьма учтив. У мужчин было принято, разговаривая со старшими или проезжими, снимать шапку. В целом, местный крестьянин от природы был тих, скромен и учтив. В большом почете было гостеприимство.

«Нет ни одного дома, который бы отказал проезжему или прохожему в квартире, или ночлеге, хоть это было среди ночи. Если прохожий беден то, что только лучшего есть из пищи у хозяина не преминет, не из тщеславия, а единственно из добродушия предложит своему гостю, без всякого возмездия, потом постелет лучшую, какая у него есть постель, а там при отходе проводит за ворота, рассказать дорогу и пожелать доброго пути...» - писал современник.

Среди замужних женщин считалось большой неучтивостью показывать кому- либо открытые волосы, поэтому их убирали под платок.

Несмотря на тяжелые бытовые условия, значительное место в жизни местных крестьян занимало творчество. Так, фольклор местных деревень и сел для собирателей образцов народного искусства являл собой настоящий Клондайк. Наиболее широкое распространение в нашей местности получило народное песенное творчество. Причем, помимо общераспространенных на Руси народных песен, в здешних деревнях и селах сочиняли и свои, не имевшие аналогов. Образцов таких песен сохранилось великое множество, приведем для примера одну из них:

Як пайду я лугам,

Мой миленький паша плугам,

Панясу яму я есци,

Ци ня скажа ен мне сесци,

Панясу яму я пиць,

Ци ня будзя гаманить,

Ен наеуся и напиуся

Сев на плуг да й зажуриуся,

Атчаго ты, мил, заплакау,

Ци ты лета сваи утрациу,

Ци вылезли табе вочи,

Ци ты сватав мяне ноччы,

Было светла запалици,

У сусидзий распрасици.

(песня села Новые Ивайтенки, конец 19 века)

Особенно культура крестьянского пения была распространена среди женской части местного населения. Свадьба, сватовство, венчание, рождение ребенка, похороны, проводы в армию, всеразличные праздники - на каждый из этих случаев в арсенале местных крестьянок имелось множество народных песен.

Особое место среди всех традиций в нашем регионе занимал свадебный обряд, описанный современником, жившим в наших краях. Предлагаем этот занимательный рассказ вниманию читателя:

«…отец и мать, располагая женить своего сына, которому иногда не более пятнадцати лет, упрашивают сродственника или соседа своего быть сватом; иногда сами сие звание заступают. Он, взяв жениха с собою и штоф горелки, идут в тот дом, где невесту сватать, намеренны; по первым приветствиям, будучи прошены, садятся, горелку на стол ставят. Если расположены девицу выдать за сего жениха, то накроют стол скатертью и хлеб солью положат; если ж нет, то сего не делают; в таком случае сват, поговоря немного о своем деле, уходят в другой, третий и более дома, до тех пор, пока найдут такой, в каком намерены выдавать замуж; девица, будучи позвана в избу, входит, будто за каким-нибудь делом, пройдя по ней два раза, три, выходит вон; тут сват с отцом и матерью делают уговор, что дается за невестой, и что со стороны жениха теща получить должна (обычно сапоги и пояс) и пьют горелку. Уговорившись, идут домой. С сего времени в обоих домах готовятся свадьбу играть. Сват идет к священнику положиться о цене за венчание новобрачных. Уговорясь к назначенному священником (попом) дню, приготовляются к венцу, что обыкновенно бывает в праздник или воскресный день. Накануне венчания, в доме невесты, бывает так называемый – девичий вечер: невеста собирает подруг своих и некоторых родственников. Они нарядясь приходят к ней, садятся вокруг стола и получают от невесты подарки: ручники (утиральники), платки, ленты и пр., по состоянию подруги ее, поют песни, нарочно употребляемые на девичнике, только невеста в сие время плачет; часа два-три это продолжается, в которое время невеста кое-чем из лакомства их почивает; вслед засим собираются приглашенные матерью ее, молодые женщины, называемые сватками, они начинают хлеб пшеничный месить (на воде принесенной невестой), катать маленьких голубей из него и разные цветы делать, а ими украсивший сей хлеб, сажают в приготовленную печь. Всё это продолжается при особых для сего обряда употребляемых песнях. На следующее утро, те же девицы-подруги, кои на девичнике песни пели, садятся за стол и наряженную уже к венцу невесту на высшем месте сажают, потом поют вечерние песни до тех пор, пока жених с гостями на свадьбу, не приедет. При входе жениха в избу, отец и мать берут из-за стола невесту, отдают ее, с приветствиями и наставлениями жениху и, благословив обоих, сажают за стол. Несколько времени, посидевши за столом, жениху с невестой велят Богу молиться, которые, три поклона Богу положивши, отцу и матери, невестиным по три же поклона в ноги кланяют; после невеста с отцом, матерью, домашними и подругами своими, прощаясь, садится на особых от женихова поезда лошадей со своими подругами и сватками. В жениховом поезде находятся: сват, дружка (маршал, который всем распоряжается в доме жениха), он перевязан через правое плечо, ниже левого, до самого пояса, белой наметкою; один-два и более музыкантов и несколько своих. Таким церемониалом едут в церковь, где по окончании литургии, священник обыкновенным образом венчает. По выходе из церкви садится невеста с женихом уже на его повозку, и едут под пение песен и игре музыкантов в дом к невесте, где отец её и мать с иконой встречают новобрачных; тут они отцу и матери кланяются в ноги трижды, потом вся свита входит в избу. Новобрачных сажают на высшее место, ставят обед, подносят горелку и пьют за здоровье молодых. Музыканты, во время обеда играют, так называемые протяжные песни; после обеда начинается пляска или танцы и при пьянстве продолжается до ночи. Вышеописанный, свахами сделанный хлеб, называемый каравай, украшенный ленточками, цветами, иногда помалёванный красками и золотом, в продолжении сего времени, стоит на столе. Перед вечером, при приличных (всегда единообразных) песнях свахи берут каравай со стола, новобрачные опять отцу и матери в ноги трижды кланяются, и садятся на повозки таким порядком, как в церковь ехали, в дом к жениху ехать. Тут шалуны становятся на воротах – не пускают, должно чем-нибудь, со стороны жениха, откупиться; эти шалуны, наперед, еще так приладят, что скоро выедут, то под новобрачными лошади распрягутся; вся упряжь лошадиная и повозки во всем поезде беспрестанно портятся и тем поезд замедляют. Случается, что лошади по среди улицы остановятся, вперед не идут при всем понукании – тут из всего собрания ищут, кто сему виною, - нашедши, просят его, условно, снять запрещение и, выпив при этом горелку, продолжают путь; иногда ищут знахаря, который с важным видом, над водою шепчет таинственные слова, поливает ей дорогу, подметает метлой и, взяв под уздцы лошадей, переводит это зачарованное место, все дивятся великому его знанию в волшебстве и, между тем, продолжают путь при песнях и музыке. Сватки и в доме жениха уже дружно, наперед с караваем, въезжают на двор, несут его в избу при песнях и музыке. Новобрачных встречает отец с матерью жениха, они благословляют их иконою, а они им трижды кланяются в ноги, потом через разостланную на дверях избы шубу, вверх шерстью, вводят новобрачных в нее, сажают на высшем месте, поют, играют, танцуют, пьют горелку, все говорят, а некому слушать; всякому необходимо быть при этом беспорядке. Затем подают ужин, музыканты играют протяжные песни. Перед ужином еще, дружко и сватки стелют новобрачным постель в чулане или клете, при оригинальных песнях. В изголовье кладут два товкача (пестики, чем ступах коноплю толкут) с приговором: «чтоб наши молодые так товклись, как тавкачи в ступе». После ужина, при особенных песнях, ведут новобрачных спать; невеста раздевает и разувает жениха, а невесту сватки, потом оставляют одних. Во все время пока они будут находиться в клете, свахи поют самые любострастные и даже похабные песни. Если молодые медлят, то дружко несколько раз вбегает в клеть и грозит новобрачным плетью. Потом, когда сделается совокупление, дружко извещает об этом сваток, они при песнях и музыке идут в клеть, подымают молодых, скидывают с невесты рубаху, а чистую надевают, подбирают волосы её вверх, надевают на них чепец, а поверх наметку, пьют горелку при песнях и музыке. Дружка перевязывают тогда красным поясом. Перед рассветом расходятся спать. Если же невестино девство прежде еще потеряно, то иногда, стараясь скрыть это, жениха делают неспособным или неисправным в супружеской обязанности. Иногда складывают вину на какого-нибудь ведьмака (волшебника), колдуна, что он похитил девство; иногда, что и место даже то, где девство хранится, вовсе отнято, тогда стараются найти знахаря, а он обещает через несколько дней отыскать ее девство, или то упомянутое место. Между тем пьют горелку и расходятся по домам. Если никаким предлогом не скрывают прежней утраты девства, тогда берут с лошади хомут и надевают свекрови на шею, а она должна чем-нибудь откупиться, это редко случается. Поутру рано, сватки с дружком, совокупно, ведут новобрачных к реке или колодцу, раздевают и обливают водой, потом дружко разрезывает каравай на небольшие кусочки (новобрачные в это время за столом сидят) на тарелку, застланную белым платком, кладет один кусок сего хлеба и, стоя возле стола, кричать: «кто забыл, кто забыл! Князя молодого, княгиню молодую даровать? Не забывайте, а вспомогайте!» Каждый, из присутствующих на свадьбе, обязан, сей кусочек хлеба принять, а на тарелку сколько-нибудь денег положить или чего другого, и потом чарку горелки выпить; невеста за всякий дар кланяется и благодарит. Время, в которое большей частью свадьбы играют, есть мясоед - между Богоявлением и маслянницей...».

Вторая половина 19 века в России прошла под знаком мощного революционного движения, представленного идеологиями различного толка, господствующей из которых было народничество. Нелегальные организации народнического толка стали возникать в России в 60-е годы, а в 70-е они стали вырастать по всей стране, как грибы после дождя. В уездах Северной Черниговщины последователей народничества тоже было немало. Причем, наиболее активную деятельность они вели в Мглинском уезде.

В частности, в Мглинском уезде работал и распространял революционные идеи Сергей Филиппович Ковалик (1846-1926) – уроженец Полтавской губернии, дворянин, выпускник Киевского университета, кандидат математических наук. Ковалик известен как один из наиболее активных инициаторов «хождения в народ». Во Мглине Ковалик с 1872 года работал мировым судьей и председателем съезда мировых судей. В уездную мировую юстицию Ковалика избрало местное земство. Случилось это не без помощи местного купца и общественного деятеля Байдаковского, который также был связан с народниками. Впрочем, в Северной Черниговщине Ковалик пробыл всего около 8 месяцев, т.к. Сенат не утвердил его в должности и он уехал в Петербург, откуда в 1873 году отправился за границу, где познакомился с главными идеологами народничества - М.А. Бакуниным, П.Л. Лавровым и П.Н. Ткачевым. Вернувшись в Россию, Ковалик с головой ушел в активную пропаганду, которую вел в Харькове, Москве, Киеве, на Волге, а также в хорошо знакомом ему Мглинском уезде Черниговской губернии. В июле 1874 года Ковалик был арестован по так называемому «процессу 193-х». В 1878 году С.Ф. Ковалик был приговорен к 10 годам сибирской каторги. После освобождения жил на поселении в Верхоянске и Иркутске. В 1898 переехал в Минск, служил в государственных учреждениях, занимался преподавательской деятельностью. После Октябрьской революции 1917 читал лекции по математике в Минском политехническом институте. Скончался в 1926 году в Минске.

В 60-х годах 19 века во Мглине также работала Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (до замужества Вериго, 1844-1934), известная в революционных кругах конца 19-начала 20 веков как «бабушка русской революции». С нашими краями она была связана самым непосредственным образом и хорошо знала жизнь Северной Черниговщины, поскольку все свои детские и юношеские годы провела в селе Луговец Мглинского уезда, которое купил еще ее дед у семейства Шираев. По словам самой Брешковской, именно здесь, в юные годы в ней сформировалась «революционерка» и созрела твердая решимость «жить только для народа». В Луговце она получила хорошее домашнее образование, с детства неплохо говорила по-французски и по-немецки. В возрасте 19 лет Екатерина Вериго с родителями покинула Черниговщину и уехала в Петербург. Впрочем, уже спустя несколько лет она вернулась в Мглинский уезд, где в возрасте 25 лет вышла замуж за помещика Николая Брешко-Брешковского, который по убеждениям был либералом и разделял политические взгляды супруги. Спустя некоторое время, Брешковская, дабы ничто не связывало ее в деле революции, будучи уже беременной, бросила мужа и уехала в Киев. Там она родила сына, которого вскоре отдала на воспитание родственникам. После этого Брешковская окончательно забросила все мысли о семейной жизни. Считается, что в определении с жизненным выбором существенное влияние на Брешковскую оказал известный революционер Павел Борисович Аксельрод (1850-1928), тоже уроженец Мглинского уезда.

С начала 1870-х годов Брешковская примкнула к народникам. В период с 1874 по 1896 годы она находилась в тюрьме, на каторге и в ссылке. В 1877-1878 годах вместе с С.Ф. Коваликом проходила подсудимой по знаменитому «процессу 193-х» над революционными народниками. Брешковская также известна как один из создателей и лидеров Боевой террористической организации эсеров и имела непосредственное отношение к организации громких политических терактов начала 20 века. В частности, речь идет об убийствах министра внутренних дел Д.С. Сипягина (1853-1902) и уфимского генерал-губернатора Богдановича.

Брешко-Брешковская принимала активное участие в революции 1905-1907 годов. С 1907 года находилась в тюрьмах и ссылках. Между февралем и октябрем 1917 года Брешковская, поддержавшая Временное правительство и лично Керенского, занималась активной политической деятельностью, избиралась членом Учредительного собрания от Черниговской губернии. К октябрьскому перевороту 1917 года Брешковская отнеслась крайне враждебно и даже участвовала в борьбе против советской власти в Поволжье и Сибири. С 1919 года Брешковская жила в эмиграции, продолжая вести информационную кампанию против советской власти. Скончалась «бабушка русской революции» 12 сентября 1934 года в селе Хвалы-Почернице под Прагой. На ее похоронах присутствовал один из основателей партии эсеров В.М. Чернов, а также А.Ф. Керенский, с которым у Брешковской были очень теплые взаимоотношения. Могила Брешковской находится на кладбище в пригороде Праги Горние Почерницы. Единственный потомок Брешко-Брешковской, ее сын, Николай Николаевич Брешко-Брешковский (1874-1943), стал писателем-беллетристом детективного жанра. После 1920 года он жил в эмиграции, во время 2-й мировой войны сотрудничал с нацистами, служил в ведомстве Геббельса. В ночь на 24 августа 1943 года он погиб во время бомбардировки Берлина британской авиацией.

Уже упомянутый нами мглинский купец Фома Байдаковский, владевший селом Павловка, которое ему в 19 веке продали Покорские-Жоравко, имел троих сыновей и дочь, которые тоже увлекались идеями народовольцев и активно участвовали в политической жизни нашего региона.

Так, один из них - Павел Фомич Байдаковский родился около 1853 года в Павловке. Будучи слушателем медицинской академии, за участие в студенческих беспорядках 14 марта 1869 года был арестован и заключен в Петропавловскую крепость, откуда спустя две недели освобожден и выслан на родину. В августе 1870 года Павел Байдаковский получил разрешение поступить в Киевский университет. В этот же период он довольно близко сошелся с Петром Лавровичем Лавровым (1823-1900) – известным идеологом революционного народничества, которого Байдаковский посещал даже в Париже, где Лавров жил в эмиграции. Также Павел Байдаковский был весьма близок с сыном русского поэта А.И. Подолинского (1806-1886) - Сергеем Андреевичем Подолинским, который тоже был увлечен революционными идеями. Известно, что вместе с С.А. Подолинским Павел Байдаковский по заданию Лаврова занимался организационными вопросами, связанными с выпуском революционного антиправительственного журнала. 25 сентября 1874 года Байдаковский был арестован по подозрению в распространении запрещенных сочинений среди крестьян. Помимо этого, он обвинялся в сношениях с революционными пропагандистами. По высочайшему повелению в феврале 1876 года дело в отношении Байдаковского было прекращено, однако, в дальнейшем он находился под особым надзором полиции. После освобождения из-под ареста жил в Одессе. В феврале 1878 года Павел Байдаковский выехал во Францию и в Россию больше не возвращался. Известно, что в 1880 году он жил в Париже. Дальнейшая судьба Павла Байдаковского неизвестна.

Старший сын Фомы Байдаковского – Конон Фомич Байдаковский (1841-?) состоял председателем Мглинской уездной управы. Был членом революционного движения «Народная воля». В 1871 году за политическую неблагонадежность был выслан под полицейский надзор в Костромскую губернию. В 1875 году ему по болезни было разрешено переехать в Саратовскую губернию, однако, К.Ф. Байдаковский этой возможностью не воспользовался и в 1876 году эмигрировал за границу. В 1880 году проживал в Париже, дальнейшая судьба неизвестна.

Дочь Фомы Байдаковского – Мелания Фоминична также увлекалась революционными идеями, имела сношения с С.Ф. Коваликом, за что в 1874 году была помещена под негласный надзор. Современникам Мелания Байдаковская запомнилась как добрая и отзывчивая женщина. Например, она брала себе на воспитание детей из осиротевших семей, ухаживала за ними, лечила и учила грамоте.

Еще один сын Байдаковского – Илья, в революционных делах замечен не был. Об Илье Фомиче Байдаковском известно, что он умер до 1890 года, оставив вдову Софию Алексеевну и дочь Наталью.

Известно, что семья Байдаковских проживала в Павловке как минимум до революции 1917 года.

В «Народной воле» состояла и уроженка Мглинского уезда Неонила Салова (1860-?). Учась в Петербурге на фельдшерских курсах, она была близко связана с такими известными народовольцами, как Софья Перовская и Вера Фигнер, выполняя различные их поручения. Среди прочих известных революционеров, с которыми Неонила Салова состояла в близком сотрудничестве, назовем С.П. Дегаева, Л.А. Тихомирова, В.И. Засулич, С.И. Бардину, М.Н. Ошанину, Г.А.Лопатина. C 1880 года Салова состояла агентом исполкома «Народной воли». В 1887 году Салова была осуждена Петербургским военно-окружным судом по знаменитому «процессу 21-го» к смертной казни, замененной затем 20 годами каторги. Наказание отбывала в Восточной Сибири, в 1898 году была освобождена на вольное поселение. Все оставшиеся годы жизни провела в Чите, скончалась после 1934 года.