В начале своей статьи я хочу признаться в искренней любви к Николаю Николаевичу. Это удивительно тонко чувствующий и деликатный человек, лиричный и глубокий писатель. Поэтому так затрагивают душу его произведения, о чем бы они ни были: о любви или природе, деревне или охоте. Поэтому иногда возникает щемящее, ни с чем не сравнимое чувство сопричастности, а на глазах выступают слёзы.

А ещё Старченко глубоко самобытный автор. И истоки его самобытности, наверное, в какой-то особенной близости и любви к природе, к своей земле, в опоре на духовно-нравственные ценности своего рода. Самобытность эта уходит корнями в его малую родину, в тихую провинцию, которая так богата историей. Именно поэтому я взяла темой своего выступления название моей любимой рубрики в журнале «Муравейник» - «Корни и крона».

И мне, как музейному работнику, особенно интересна и важна та часть творчества Николая Николаевича, которая посвящена этнографии нашего народа – описанию языка и повседневного быта, духовной культуры, религии, обычаев, обрядов, особенностей психических черт людей, которые определяют их национальный характер. Как и настоящий ученый-этнограф, Старченко использует оба метода исследования: и стационарный, во время проживания вместе со своим народом на одной территории, и экспедиционный, выезжая по всей стране в служебные командировки.

Вообще, как оказалось, этнографические этюды рассыпаны практически по всему творчеству Николая Николаевича.

Так, например, они представляют нам особенности жизни людей на Волге, где и охотничий быт другой, и говорят они иногда на непонятном нам языке: бударка, кулас, черни. Очень интересны зарисовки из Сибири: Тобольска, Ишима, Лыково - деревни предков отшельницы Агафьи.

Отдельным интереснейшим пластом можно выделить у Старченко этнографию писательского быта: Л.Н.Толстого и М.Ю. Лермонтова, Н.С. Лескова и А.А.Фета, И.Бунина и И.С.Тургенева, Соколова-Микитова и других. Мы узнаем удивительные факты из жизни знаменитостей, например, что во время войны Виталий Бианки прятал своё ружьё, закопав его в муравейник, а Соколову-Микитову за достоверно представленную информацию Сталин подарил курительную трубку.

Николай Николаевич так зримо представляет нам личные вещи, предметы быта писателей и поэтов, их образ жизни, любимые занятия и увлечения, семейные и дружеские отношения, что эти великие люди делаются нам понятнее и роднее. И хочется с этими новыми знаниями ещё раз перечитать их произведения.

Но всё же особенно интересны этнографические зарисовки с малой родины писателя. Как точно подметил его коллега, орловский журналист Алексей Кондратенко –«это не просто рассказы, а скорее историческая реконструкция» быта сельских жителей времен детства и юности автора, их обрядов и обычаев, культуры и языка.

Писатель словно просто переносит нас во времени. Читаем «Три повести» и мы оказываемся в его родной Осинке среди его родичей и односельчан: сажаем и распахиваем картошку, вывозим навоз и стогуем сено, убираем хлеб и празднуем престольный праздник Михайлов день. Кстати, а знаете ли вы, что у земляков Николая Николаевича был и третий день Михайлы – называемый сердобольным – «для тех, кто ослаб неожиданно, не рассчитав свои силы за столом, и хозяева вынуждены были оставить гостя высыпаться-отрезвляться»? Это и другие маленькие открытия совершаешь на каждом шагу, читая Старченко:

что березовик (березовый сок) нужно собирать в деревянную посуду – «железо берёзовик портит. По- старому, из осинового корытца – самый вкус!»;

что змеи бывают двух видов: гадюка и «минутная» - если укусит, умрешь через минуту;

что если на маленький боровичок посмотришь, то он расти не будет;

что «крестьянская невеста по всей России замуж шла в красном платье. От веку так велось…»

Автор с удовлетворением отмечает, что «русская деревня, несмотря ни на что, упорно сохраняла свои традиции, заветы дедов и прадедов». И вопреки запретам власти и иконы сохраняли если не в домах, то на чердаках, где им и молились, как бабушка автора, и детей крестили, и праздники престольные отмечали, и на Радоницу на кладбище помянуть родичей шли.

Лично для меня очень дорогим и трогательным, сразу как-то породнившим меня с автором, стало описание светлого праздника поминовения усопших - Радоницы 50-60х гг. в Осинке. Читала рассказ «Радоница возвращается» и вспоминала, что и у нас в этот день одевались люди во все праздничное, как могилы застилали лучшими скатертями, и самые красивые рушники на кресты повязывали, как азартно играли «навбитки» крашеными яйцами и дети и взрослые, как трижды обходили певчие кладбище и как садились обедать у родных могил. Этот святой праздник и сейчас является очень важной традицией жителей нашего региона. И отрадно заметить, что настоятельные просьбы Николая Николаевича и других неравнодушных людей, наконец, дошли до «самого большого начальства в России» и узаконили на Брянщине Радоницу, сделали её праздничным выходным днем!

В то же время, писатель не идеализирует деревню, он очень честен даже в мелочах. Так, он подчеркивает бедность народной жизни в 50-е годы: босоногое детство в домотканых штанах, выкрашенных луковой шелухой, чтобы попробовать варенье, нужно было заболеть, потому как варили его только для лечения, дни рождения детей не отмечали, лишь тянули за уши, да иногда дарили горсть леденцов – вот и всё поздравление.

При этом автор много размышляет о потрясающем трудолюбии русских людей, причем не только взрослых. Сколько работы в деревне было у детей! В его автобиографичных рассказах и повестях мы видим, как старались ребята по мере сил помогать родителям. Причем делали это с огромным желанием и иногда на пределе своих возможностей.

С 5 лет начинали дети ходить с родителями за лесными ягодами: земляникой, черникой, малиной, брусникой. Причем, мы подмечаем такие этнографические штрихи – малину дети собирали в чайник, землянику – в березовый кузовок, сделанный из бересты молодой березы, чтобы сокопроводящая кора-молозиво не пострадала, а на чернику была установлена деревенская норма – сколько лет, столько стаканов ягоды и нужно собрать. Кстати, из-за необходимости «выполнить норму», несмотря на нещадно жалящих голоднющих лесных комаров, жестокую жажду и согнутую весь день спину, у Николая Николаевича на всю жизнь остались неприятные воспоминания о собирании этой черной ягоды.

А потом были еще грибы, ловля рыбы разными способами: руками, корзиной, бреднем, сетью и т.д.

С 9 лет Коля уже ходил «наранки» - рано-рано, перед восходом солнца бегал на далекий луг за колхозным конем, потом водил его до полудня и после обеда по бороздам, распахивая "бульбу», бывало, что и получал, зазевавшись, копытом по босой ноге, и падал с пугливой лошади.

В 10 лет в письменном наряде бригадира участие ребят на колхозном сенокосе определялось так «помогать варить обед и подносить воду». А проще – «быть при котле и бочке». И как нелегко было мальцам целый день чистить картошку, таскать издалека дрова в костер, самим в 20ти ведерной бочке подвозить воду, а потом бегом разносить её ведрами работающим косцам.

А без 13-14 летних мальчишек «не обходилось летом ни одно дело, ни одна работа». «Ну вот, пошел в страду…», говаривали матери, собирая сыновьям на день узелок с едой.

Ребята работали на сенокосе – верхом на лошадях «волочили копны» - собранное в копны сено волоком оттаскивали к месту метания стога. Этот давно ушедший в историю процесс очень подробно и даже поэтично описан у Николая Николаевича в рассказе «Страда».

Оттуда же: «Кончался сенокос, начиналась уборка хлеба – и продолжалась наша страда. Мы снова волочили копны – теперь уже соломенные, и не в стога, а в скирды, отвозили от комбайнов зерно, сушили и веяли его на току, собирали по убранным полям оставшуюся полову, отвозили её в старое гумно. Уже пробовали выйти и косить отаву, а больше на гречиху, которая очень легко косится, самое учиться на ней! – или спешили напроситься в прицепщики на зяблевую охоту…»

Умели дети работать, но и умели отдыхать. А забавы себе придумывали такие, что нашим современным детям и не снились! Вот смог бы кто-нибудь из присутствующих здесь ребят пробежаться босиком по первым проталинкам? А босиком зимой из хаты в хату, вернее от печи к печи? «Снег прямо жжет, иголками колет, и ты ног под собой не чуешь и от холода, и от восторга». Хотелось бы испытать такие ощущения? Мне захотелось. Жаль только печь русскую найти сейчас трудно. А какое это чудо – ковзель- скользкое, обледеневшее место катания! Да еще с каруселью на нём! А катания с горки! Кататься можно было на чем угодно: хоть на собственных подметках, хоть на щепке. Но лучше всего на лубянке-ледянке. Николай Николаевич приводит простой рецепт её изготовления: «Накладываешь в неё до половины соломы, потом закладываешь свежим, теплым коровяком, ровняешь доской. Дня три-четыре поливаешь – слоями – водой, и вот она готова – быстрая как ветер ледянка! Цепляешь к ней веревочку и идешь, счастливый, на гору…»

Можно было кататься и на санках! Да не на специальных детских, их в деревне практически не было, а на тяжелых, неуклюжих бельевых санках, на которых матери бельё на речку возили. Или и того круче - на конных санях, которые неслись вниз со страшной скоростью, «и не дай бог, если они были неверно направлены – трещало, пробивалось насквозь огородное прясло, а если врезались на всем ходу в чью-нибудь хату или сарай, то уж тут…»

Среди опасных развлечений детей автор вспоминает еще - катание на льдинах по речке Осинке, лазание по деревьям за птичьими яйцами, чтобы выпить их или сделать прямо в лесу на костре отменную яичницу, катание на крыльях ветряной мельницы.

Особый интерес для нас представляют описания старинных детских игр, которых, к сожалению, тоже практически не знают сегодняшние дети. Прежде всего, это городки. Все дни весенних каникул, вспоминает писатель, были городошными. Играли так много, что даже ночью снились все эти городошные фигуры: «вор», «рак», закрытое письмо».

Я обязательно для своей музейно-педагогической работы возьму на вооружение старинную игру, описанную Николаем Николаевичем - «сова». Объясняя правила игры, автор, как истинный знаток природы, объясняет её название подлинным сходством с картиной из жизни ночной совы: когда та случайно попадает на свет, то со всего леса слетаются птицы яростно клевать её.

Яркость и самобытность текстам Старченко придают диалектные слова, которые он использует во многих своих произведениях, но очень деликатно, чтобы не вызвать недоумения у читателей. И всегда доступно и логично объясняет их значение: «Очень точное старинное русское слово! Ты вот прислушайся-ка… Ко-овз-зель! Скользко, склизко, ковзко… - всё это слышится в слове…И еще что-то мягкое, ласковое, детски наивное… И грустное вроде что-то: ковзь! – скользнуло, мелькнуло детство одним мгновением!» «Напрянься – значит оденься. И не просто оденься, а надень – напрянь, по-старинному – на себя верхнюю одежду». А «совкая дорога – от соваться, спотыкаться».

Один из рассказов Старченко - «Старые слова» - целиком посвящен диалектным словам его малой родины, которая благодаря своему пограничному расположению имела особый язык. Автор с гордостью пишет о своем крае: «И образовался здесь за столетия своеобразный, яркий и сочный язык. Целая россыпь драгоценных, неповторимых слов!» А дальше уже с горечью: «Эти народные самоцветы в последние десятилетия сначала стремительно постарели, а сейчас и совсем стали отходить в вечность…» Но на самом деле, Николай Николаевич делает очень много для того, чтобы сберечь это народное достояние, сохранить в памяти и передать следующему поколению. Его замечательные очерки, повести и рассказы могут служить прекрасным материалом даже для исследователей – диалектологов.

Из вышеназванного рассказа: « Мама обводит глазами своё домашнее хозяйство, говорит не спеша: «Вот глёк – это кувшин…Рогач – ухват. Чепела – сковородник. Утирка – малое полотенце, утиральник – большое, банное полотенце. Вон утюг, а раньше вместо него были качулки. Такие гладкие, круглые чурочки деревянные, ими катали, разглаживали на столе белье… А вот тут всегда стояли кросны – домашний ткацкий станок».

В других произведениях мы встречаем: тырло- сенокосный стан, грубка – небольшая печка, ковраты – ворота, хуря – метель, краец – краюшка хлеба, рели- качели и многие другие не менее интересные нам сегодняшним слова.

Своеобразным явлением деревенской жизни издавна были т.н. уличные «фамилии». Николай Николаевич пишет:«Свои фамилии мы помнили только в школе, а по деревне бегали с другими и более привычными – Коля Мотин, Миша Афанасов, Иван Ефимов… И эта уличная фамилия безошибочно указывала, кто в этой семье главный в доме – отец, мать или дед». А как остроумны деревенские прозвища: «Вот та же чепела. Дразнили так худую женщину. А худого, тощего мужчину – Струк или Стручок, в зависимости от роста. Или тот же лямец, кусок мягкого тяжелого войлока. Так обзывали толстого, неповоротливого, всегда сонного хозяина. Сварливая, острая на язык бабенка – Сечка. Это такой широкий нож, которым на зиму капусту секут….Или до несуразности крупная, рослая женщина – Можара. Телега такая раньше была – громоздкая…»

Кладезь народной мудрости – пословицы. Нам кажется, что все они уже давно известны. Но вот лично я открыла для себя новые, записанные Николаем Николаевичем со слов земляков: «Кто долго не берет тяжелое в руки, тот быстро берет дурное в голову». Или «Русский человек мордой торговать не будет». А вот еще: « А слёзы и скрозь золото льются».

А в одной из своих повестей автор приводит даже тесты двух старинных свадебных песен, которые местные старухи пели на деревенской свадьбе.

Так, при помощи отсылок к памятным деталям, к воспоминаниям старожилов, возникает у автора тема памяти, которая является способом трансляции народной культуры.

Особенно важным является то деятельное начало, которое привносит в современность сам Н.Н. Старченко и его соратники, о беспокойных хлопотах которых не устает рассказывать автор в своих очерках. Именно их совместные труды и заботы способствуют актуализации национальной памяти и обеспечению трансляции культурного наследия будущим поколениям.

Хочется верить, что и произведения автора, и его неустанная журналистская просветительская деятельность станут путеводными огнями для нас и наших детей, помогут противостоять деструктивным вызовам современности, сохранить и преумножить наше великое культурное наследие.[4, с.15]

В заключение хочу привести слова героя одного из очерков Николая Николаевича, которые, думаю, являются девизом и самого автора: « Нет, нельзя терять, разменивать в суете своё заветное, задушевное…»

Николай Николаевич Старченко, благодаря своему таланту и редким человеческим качествам, сам не никогда терял и нам помогал не растерять это…

Список литературы:

Николай Старченко. Избранные произведения в двух томах. Т.1: Сутоки. Рассказы и повести. - Москва: Голос-Пресс, 2007.

Николай Старченко. Избранные произведения в двух томах. Т.2: Закрайки. Рассказы. - Москва: Голос-Пресс, 2007.

Николай Старченко. Тень белого дерева. - Смоленск: Маджента, 2015.

Охотничий сборник. - Москва. №12, 2012.

«Муравейник». Ежемесячный детский журнал для семейного чтения. - Москва. 2016, №2.