» » »

Гражданская война. Николай Щорс (часть 1)

Не успев выйти из войны мировой, Россия погрузилась в хаос другой войны, на этот раз гражданской – страшной и братоубийственной.

С этого момента настало время перейти к рассказу об одном из наиболее известных деятелей гражданской войны, чье имя неразрывно связано с историей нашего города. Изложенное ниже повествование о Щорсе будет довольно обширным и подробным, при этом, оно не всегда будет непосредственно связано с нашим краем. Однако, читателю, всерьез интересующемуся историей Унечи, нелишним будет знать подробную биографию человека, памятник которому стоит на одном из самых видных мест нашего города.

Итак, начнем…

Всем жителям Унечи хорошо известен памятник Николаю Щорсу, установленный напротив здания железнодорожного вокзала. В советские времена у его подножия школьников принимали в пионеры, а унечские молодожены давно включили его в традиционный маршрут свадебных автокортежей. Вместе с тем, далеко не все унечцы имеют представление о личности Щорса и лихих событиях времен революции и гражданской войны, навсегда вписавших имя этого человека в историю нашего города.

Николай Александрович Щорс родился в поселке Сновск Городнянского уезда Черниговской губернии. В некоторых источниках упоминается, что родиной Щорса является хутор Коржовка. В связи с этим следует отметить, что Сновск как город появился на том месте, где издавна располагался хутор Коржовка. Учитывая, что фактически поселок Сновск на момент рождения Щорса включал в себя и хутор Коржовку, то указание последней в качестве малой родины Щорса не следует считать ошибкой.

Следует отметить, что в некоторых источниках встречаются сведения о том, что местом рождения Щорса является поселок Носовка Городнянского уезда Черниговской губернии (Городня – соседний со Сновском населенный пункт).

Отец Щорса, Александр Николаевич был выходцем из белорусских крестьян. В поисках лучшей доли он переехал из Минской губернии в маленький украинский поселок Сновск. Отсюда его забрали в армию. Вернувшись в Сновск, А.Н. Щорс, устроился работать в местное железнодорожное депо. В августе 1894 года он женился на своей землячке – Александре Михайловне Табельчук и в этом же году построил в Сновске собственный дом. Семью Табельчуков Щорс знал давно, т.к. ее глава – Михаил Табельчук – руководил артелью белорусов, работавших на Черниговщине, в состав которой одно время входил и Александр Щорс.

Мнения о национальности Щорса среди исследователей его биографии разделились. Чаще всего его называют украинцем - по месту рождения. Некоторые историки и публицисты, основываясь на том, что род Щорсов происходит из-под белорусских Корелич, где до сих пор существует деревня Щорсы, и что родители будущего начдива приехали в Северскую Украину из Белоруссии, полагают, что Щорс по национальности, соответственно, тоже был белорусом.

Более же древняя история семьи Щорсов, якобы, уходит корнями в Сербию или Хорватию, откуда далекие предки начдива, спасаясь от османского гнета, через Карпаты пришли в Белоруссию примерно в середине 18 века.

В 1895 году в семье молодой четы Щорсов родился первый ребенок – Николай, названный в честь деда. После него на свет появились брат Константин (1896-1979) и сестры: Акулина (1898-1937), Екатерина (1900-1984) и Ольга (1900-1985).

Николай Щорс быстро выучился грамоте – в шесть лет он уже умел сносно читать и писать. В 1905 году он поступил в церковно-приходскую школу, а спустя год в семье Щорсов случилось большое горе – будучи беременной шестым ребенком, умерла от кровотечения мать. Это случилось, когда она находилась на родине, в Столбцах (совр. Минская область). Там же ее и похоронили.

Спустя полгода после смерти жены, глава семейства Щорсов вторично вступил в брак. Новой его избранницей стала Мария Константиновна Подбело. От этого брака у нашего героя Николая появились два сводных брата - Григорий и Борис, и три сводных сестры - Зинаида, Раиса и Лидия.

В 1909 году Николай Щорс закончил школу и, повинуясь желанию продолжить обучение, в следующем году вместе с братом Константином поступил в Киевскую военно-фельдшерскую школу, учащиеся которой находились на полном государственном обеспечении. Учился Щорс добросовестно и спустя четыре года с дипломом медицинского фельдшера покинул стены учебного заведения. После учебы Николай попал по распределению в войска Виленского военного округа, который с началом первой мировой войны стал прифронтовым. В составе 3-го легкого артиллерийского дивизиона Щорс был отправлен под Вильно, где в одном из боев получил ранение и был отправлен на лечение. После выздоровления Николай Щорс поступил в Виленское военное училище, которое на тот момент было временно эвакуировано в Полтаву.

Весьма любопытными и до конца невыясненными обстоятельствами обставлена предыстория этого поступления. Как известно, из стен Киевского военно-фельдшерского училища Щорс вышел в статусе вольноопределяющегося 2-го разряда, который не давал ему права служить в армии офицером, чего сам Щорс, видимо, очень желал. Вся проблема состояла в том, что после выхода из стен училища, Щорс был обязан отслужить не менее трех лет фельдшером. Щорс, напомним, окончил училище в 1914 году. Тогда же, как утверждается в ряде источников, он, дабы избежать обязательной трехлетней фельдшерской службы, решается на фальсификацию и переправляет в своем дипломе (свидетельстве) дату окончания фельдшерской школы с 1914 на 1912 год, что дает ему право уже в 1915 году освободиться от статуса вольноопределяющегося.

В архивах Унечского музея имеется электронная копия этого свидетельства, из которого действительно следует, что Щорс поступил в школу 15 августа 1910 года и окончил ее в июне 1912 года. Однако, цифра «2» выполнена несколько неестественно и очень похоже на то, что она действительно была переправлена с четверки.

Так или иначе, но в 1915 году Щорс был уже среди курсантов Виленского военного училища, где унтер-офицеров и прапорщиков в связи с военным положением стали готовить по укороченной четырехмесячной программе.

В этом месте следует остановиться и внести ясность по поводу еще одного расхожего мнения, касающегося биографии Щорса. Так, во многих публикациях встречается утверждение о том, что Щорс с юношества желал стать священником. Вероятнее всего, это мнение основывается на свидетельстве об окончании Щорсом Полтавской духовной семинарии. Свидетельство это датируется мартом 1915 года и в нем указан срок обучения Щорса - с сентября 1911 по март 1915 (сведения из архива Унечского краеведческого музея). Вместе с тем, достоверно известно, что Щорс с 1910 по 1914 годы обучался в Киевской военно-фельдшерской школе. Таким образом, налицо явное несоответствие, из которого с высокой степенью вероятности можно сделать вывод о том, что Щорс не заканчивал духовной семинарии и, вероятно, никогда в ней не учился, а свидетельство о ее окончании - липовое. В пользу этой версии может свидетельствовать тот факт, что в августе 1918 года Щорс, подавая документы для поступления на медицинский факультет Московского университета, в числе прочих бумаг, представил и свидетельство об окончании Полтавской семинарии, которое, в отличие от свидетельства об окончании 4-х классов фельдшерской школы, давало право поступления в ВУЗ. Свидетельство это, копия которого также имеется в унечском музее, очевидно, было выправлено Щорсом как раз для представления в Московский университет.

В 1916 году Щорс успешно окончил курс военного училища и в звании прапорщика отбыл в тыловые войска в Симбирск.

С пребыванием Щорса в Симбирске связана одна история из его личной жизни. Биографам начдива удалось выяснить, что в городе на Волге у Щорса был непродолжительный роман с женщиной, которую звали Вера Александровна Башкирова. О последней известно, что она была гувернанткой детей местного губернатора Барановского. Сохранилась частная переписка между Щорсом и Башкировой.

Осенью 1916 года молодого офицера переводят на службу в 335-й Анапский полк 84-й пехотной дивизии Юго-Западного фронта, где Щорс дослужился до звания подпоручика. Однако, в конце 1917 года его недолгая военная карьера резко оборвалась. Подвело здоровье – Щорс заболел (предположительно туберкулезом) и после непродолжительного лечения в Симферополе в конце декабря 1917 года его комиссовали в связи с непригодностью к дальнейшей службе.

Оказавшись не у дел, Щорс в начале 1918 года принимает решение вернуться на родину. Предположительное время его возвращения в Сновск – январь 1918 года.

К этому времени в стране произошли колоссальные перемены. В феврале 1917 года пала монархия, а в октябре власть была уже в руках у большевиков. А в Украине в это же время была провозглашена независимая Украинская Народная Республика. Начинался тревожный 1918 год.

Примерно с весны 1918 года начинается период, навсегда связавший имя Щорса с нашим городом. Наиболее часто сочетание «Щорс-Унеча» упоминается в исторических публикациях в связи с созданием в нашем городе советского воинского подразделения, которое возглавил Николай Щорс. В историю оно вошло под именем Богунского полка.

Ранней весной 1918 года многие украинские губернии находились в пределах провозглашенной Украинской Народной Республики (УНР), а фактически же - под властью немецких оккупационных войск, которые присутствовали в Украине с согласия Центральной Рады. Однако, далеко не все жители Украины приветствовали нахождение немцев на территории страны. Напротив, значительное число украинцев, особенно из числа тех, кто еще недавно сражался с немцами в окопах, видели в них врагов и оккупантов.

Для борьбы с немцами на оккупированных и близлежащих территориях формировались повстанческие партизанские отряды. Один из таких отрядов был образован в марте 1918 года в селе Семеновка Новозыбковского уезда Черниговской губернии. Командиром этого отряда был избран молодой Николай Щорс. В этом году ему исполнялось всего 23 года, но, несмотря на юный возраст, Щорс к этому времени уже имел боевой опыт, приобретенный на полях первой мировой войны. Кроме того, по воспоминаниям современников, Щорс обладал всеми необходимыми командиру качествами: жесткостью, напористостью, смелостью и инициативностью. В Семеновку Щорс прибыл ориентировочно в конце февраля 1918 года вместе с группой своих земляков, с тем, чтобы присоединиться к уже созданному здесь красногвардейскому повстанческому отряду. Существует также версия, что Щорс бежал в Семеновку, опасаясь преследований со стороны гетманских войск за свое офицерское прошлое. Так или иначе, но, оказавшись в Семеновке, Щорс примкнул к повстанческому отряду и был избран его командиром. Составлялись такие отряды из самого разношерстного люда, среди которого было немало вчерашних фронтовиков, к числу которых относился и Щорс. Если попытаться как-то определить, что представлял собой отряд Щорса, то он, по сути своей, был стихийной военизированной командой партизанского толка, близкой к большевистскому движению. Вообще, подобного рода отряды во главе с «полевыми командирами» в те годы в Украине появлялись как грибы после дождя. Действия этих отрядов находили немалую поддержку среди населения Украины.

Однако, утверждать, что все украинцы рассматривали деятельность повстанческих отрядов как освободительную не стоит. В те годы карта политических предпочтений жителей Украины была раскрашена очень пестро. Поэтому, вряд ли мы ошибемся, если скажем, что значительная часть украинского общества видела в немцах вовсе не оккупантов, а союзников, гарантирующих защиту от большевиков. Во многом такому восприятию способствовали предшествовавшие жестокие действия войск под командованием В.А. Антонова-Овсеенко и М.А. Муравьева, которые прошлись по Украине в конце 1917 года. Впрочем, градус враждебности населения к большевикам в разных областях Украины мог отличаться кардинально. В частности, наш регион, т.е. северные уезды Черниговщины, по отношению к большевикам был настроен в целом лояльно, или как минимум нейтрально.

Основной задачей, которую ставил перед собой отряд, была борьба против немецких оккупантов с использованием тактики партизанской войны. Весной 1918 года отряд Щорса, насчитывающий примерно 300-350 человек, выдвинулся в район поселка Злынка, где вступил в локальные стычки с отрядами немецкого генерала Гофмана. Однако, потерпев неудачу, Щорс отступил на восток в направлении станции Унеча. Немцы продолжили наступать тем же курсом, параллельно железнодорожной магистрали Гомель-Брянск. В первой половине апреля 1918 года они успели захватить Новозыбков, Клинцы и остановились на рубеже Кустичи Бряновы-Лыщичи-Робчик, т.е., практически под самой Унечей, где к этому времени, как известно, пролегла приграничная демаркационная линия. Щорс со своим отрядом прибыл на станцию Унеча, которая к тому времени находилась на территории, контролируемой Советской Россией (хотя формальный статус этого района еще не был определен). Судя по всему, это было его первое знакомство с Унечей. И не только с Унечей. На станции в это время всеми делами заправляла небезызвестная Фрума Хайкина – сотрудница местной ЧК, ставшая самой большой любовью в жизни Щорса. Речь о ней пойдет ниже.

Тем временем, в Украине прекратили свое существование Центральная Рада и УНР, ликвидированные немцами. Под протекторатом последних власть перешла к «гетману всея Украины» П.П. Скоропадскому (1873-1945). В апреле 1918 года между большевиками и новым гетманским правительством было заключено перемирие, согласно условиям которого все украинские формирования, оказавшиеся на территории Советской России, включая отряд Щорса, были распущены.

Как мы уже говорили, в 1917-1918 годах украинское общество в плане политических симпатий было очень разношерстным. Многие относились к подступавшему с севера большевизму откровенно враждебно. Однако же, далеко не все население Украины поддерживало правительство УНР и националистов. Велико было и количество сторонников советской власти. В отдельных районах большую популярность имели доморощенные «батьки», классическим примером которых является знаменитый Нестор Махно, провозгласивший у себя на малой родине Гуляйпольскую вольную республику.

Каких политических убеждений в те годы придерживался молодой Щорс и как он воспринял Октябрьскую революцию - однозначно сказать сложно. Советская историография старалась жестко вписать Щорса с самого начала его деятельности в русло большевистской идеологии. Однако же, под красные знамена он, видимо, встал не сразу. Есть мнение, что Щорс летом 1918 года каким-то образом оказался в рядах левых эсеров и находился в Курском левоэсеровском полку, однако после известного июльского мятежа отмежевался от этой политической силы. Однако, документального подтверждения этому факту не имеется. Косвенным подтверждением связи Щорса с левыми эсерами может также служить его близкое знакомство с братьями Лугинцами, которые ранее состояли в левоэсеровской партии. В некоторых источниках встречаются утверждения, что Щорс был лично известен одному из лидеров левых эсеров - Марии Спиридоновой (1884-1941), которая даже приглашала его для участия в 5-м съезде Советов. Впрочем, следует сказать, что левые эсеры на тот момент по политическим взглядам были весьма близки к большевикам.

В мае-июне 1918 года Щорс прибыл в Москву. Вероятнее всего, именно с этого момента он начал тесно сотрудничать с большевиками. Есть мнение, что ключевым фактором, способствовавшим принятию Щорсом решения примкнуть к большевикам, оказалось влияние чекистки Фрумы Хайкиной. Что касается партийности самого Щорса, то о его принадлежности к ВКП(б) можно говорить лишь предположительно, поскольку достоверных сведений о том, что он официально вступил в организацию большевиков, не имеется.

Итак, после расформирования повстанческого отряда, предположительно в мае 1918 года, Щорс направляется из Унечи в Москву, где по некоторым данным он был на приеме у самого Ленина. В частности, об этом впоследствии вспоминал близкий соратник Щорса Казимир Квятек (1888-1938), о котором речь пойдет ниже. Об этой встрече также упоминают некоторые биографы Щорса и бывшие бойцы-богунцы. Однако, из каких источников взялась информация о встрече тогда никому еще не известного Щорса с Лениным, мы не знаем, поэтому сей «факт» из его биографии следует поставить под сомнение. Вполне вероятно, что Щорс летом 1918 года мог присутствовать в Москве на каком-нибудь политическом съезде, где выступал Ленин. Не исключено, что это был 5-й съезд Советов, на котором Щорс мог присутствовать в составе фракции левых эсеров. В частности, об этом упоминает в своих дневниковых записях Петренко-Петриковский (подробнее о нем см. ниже) со ссылкой на бывшего политкомиссара 1-й дивизии Исаковича. Не исключено, что впоследствии этот факт, в условиях всеобщей пропаганды революционного образа Щорса, мог трансформироваться во «встречу с Лениным». Впрочем, ничего удивительного в возможной встрече Щорса с Лениным, даже если она и имела место, нет. Мы знаем, что в те годы лидер большевиков вел очень активную политическую деятельность и лично общался с самым разнообразным контингентом.

В целом, промежуток времени между отъездом Щорса из Унечи и его возвращением сюда в сентябре 1918 года, не очень тщательно изучен и вызывает много вопросов. В частности, спорным является такой факт из биографии Щорса, как его нахождение летом 1918 года на Восточном фронте, в частности, в Поволжье. Авторы некоторых публикаций утверждают, что в мае-июле 1918 года Щорс занимался организацией партизанского революционного движения в Симбирской и Самарской губерниях, где был известен под псевдонимом Тимофеев и якобы, едва не был расстрелян белогвардейцами. Появление Щорса на востоке также могло быть связано с его «левоэсеровским опытом» (предполагаемым). Так, после подавления московского мятежа левых эсеров, многие из членов этой организации бежали на Восточный фронт к Михаилу Артемьевичу Муравьеву (1880-1918) – известному левоэсерскому деятелю, на тот момент главнокомандующему Восточным фронтом. Муравьев, как известно, выступил против большевиков и в июле 1918 года поднял против них мятеж в Симбирске. Вскоре мятеж был подавлен, а сам Муравьев убит при аресте.

Так, или иначе, но достоверными сведениями об участии Щорса в поволжских событиях лета 1918 года, мы не располагаем.

Зато совершенно бесспорным является тот факт, что в первой половине сентября 1918 года Щорс по предписанию Центрального ВРК прибыл на пограничную станцию Унеча, имея задачу сформировать здесь полноценное воинское подразделение из множества уже существовавших в регионе партизанских и красногвардейских отрядов.

По условиям Брестского мирного договора, между оккупированной кайзеровскими войсками Украиной и Советской Россией была установлена нейтральная полоса. Как раз немного западнее Унечи проходил один из ее участков. Так, расположенное неподалеку от Унечи село Лыщичи находилось уже в зоне немецкой оккупации. Именно в эту прифронтовую полосу в сентябре 1918 года и был направлен Николай Щорс.

Днем рождения щорсовского полка считается 11 сентября 1918 года, поскольку именно в этот день на общем собрании решался вопрос о выборе имени подразделения. Как известно, полк был назван Богунским – в честь Ивана Богуна – казацкого полковника времен Хмельнитчины.

Богунский полк был сформирован из уже существующих повстанческих групп и отрядов, которые со всех сторон стекались в Унечу, а также из местных жителей-добровольцев.

Примерно в это же время под Новгородом-Северским был сформирован полк под командованием Тимофея Викторовича Черняка (1891-1919), а под Киевом – Таращанский полк, командиром которого стал Василий Назарович Боженко (1871-1919). Помимо этого, в Нежине была сформирована отдельная рота, которая впоследствии была преобразована в отдельный Нежинский полк. 22 сентября 1918 года приказом Всеукраинского Центрального ВРК все эти подразделения были сведены воедино, образовав Первую Украинскую Советскую дивизию, командиром которой был назначен бывший подполковник царской армии, уроженец Нежинского уезда, Николай Григорьевич Крапивянский (1889-1948).

В это же время весьма активную деятельность по организации повстанческой деятельности на Черниговщине проводил уроженец Нежинского уезда Михаил Петрович Кирпонос (1892-1941) – будущий знаменитый военачальник, погибший в первый год Великой Отечественной войны. По некоторым данным, осенью 1918 года М.П. Кирпонос с одним из отрядов влился в состав 1-й Украинской повстанческой дивизии, после этого некоторое время был комендантом Стародуба, где занимался формированием советских воинских подразделений.

В апреле-июне 1918 года в подавлении контрреволюционных выступлений в районе Унечи принимал участие Константин Константинович Рокоссовский (1896-1968) – будущий легендарный советский маршал, а на тот момент – помощник начальника Каргопольского красногвардейского кавалерийского отряда, действовавшего в районе Унечи, Хутора-Михайловского и Конотопа. Этот отряд был сформирован в декабре 1917 года из солдат 5-го драгунского Каргопольского полка, пожелавших записаться в Красную Армию. В их числе оказался и Константин Рокоссовский. К слову, 5-й драгунский Каргопольский отряд в свое время был сформирован на основе драгунского полка генерала Гудовича – нашего земляка. До переброски в район Унечи, Каргопольский отряд выполнял задачи по «зачистке» территорий в районе Вологды и Костромы. В конце марта 1918 года эшелон с каргопольцами прибыл в Брянск, откуда они выдвинулись на юго-запад, в район нейтральной полосы. Здесь Каргопольский отряд пробыл до начала июня 1918 года, после чего был спешно переброшен на Урал.

Однако, на этом список известных личностей, участвовавших в событиях 1918 года близ нашего города, не ограничивается. Среди других известных деятелей времен революции и гражданской войны, отметившихся активностью в нашем регионе, назовем Виталия Марковича Примакова (1897-1937) – знаменитого комкора, репрессированного в 1937 году. В годы гражданской войны Примаков командовал кавалерийской бригадой, дивизией и конным корпусом Червонного казачества. В 1918 году Примаков участвовал в организации повстанческого движения в нейтральной полосе под Унечей. Отметим, что он, как и многие другие, действующие в годы революции и гражданской войны на территории нашего региона лица, оказался здесь не случайно. Примаков был уроженцем Семеновки и соответственно, хорошо знал Северную Черниговщину. Под руководством Примакова в январе 1918 года из добровольцев был сформирован 1-й полк Червонного казачества, который дислоцировался в течение двух месяцев в Почепе. Этот полк стал вскоре бригадой, а затем был развернут в кавалерийскую дивизию. После гражданской войны В.М. Примаков находился на военно-дипломатической работе в Китае, Афганистане и Японии. В июне 1937 года был расстрелян по обвинению в военно-фашистском заговоре. Походил по одному делу вместе с М.Н. Тухачевским, И.Э. Якиром, И.П. Уборевичем. Любопытной деталью из личной жизни В.М. Примакова является его третий брак, который он заключил в июне 1930 года с Лилей Брик (1891-1978), более известной широким массам как гражданская жена Маяковского.

Интересующий нас в первую очередь Богунский полк под командованием Щорса, вошел в состав дивизии под третьим номером. К началу октября 1918 года личный состав полка насчитывал около 1000 человек. Часть бойцов была сформирована из местных добровольцев. Желающих вступить в ряды богунцев из числа жителей окрестных сел набралось немало. Впрочем, несмотря на большое количество желающих записаться в полк, вряд ли «мобилизация» была во всех случаях сугубо добровольным делом. Так, Е.Е. Малеев, автор повести «Василёвка, любовь моя…», писал на ее страницах следующее:

«…Летом 1918-го в Василёвке появился небольшой конный отряд, бойцы которого называли себя щорсовцами. Они силой забирали у крестьян продовольствие: хлеб, сало, пшено, масло; взяли несколько лучших лошадей и мобилизовали пять человек бывших фронтовиков, в числе которых был и Трофим, в рабоче-крестьянскую Красную армию…».

Вопрос достоверности изложенных Е.Е. Малеевым сведений остается открытым, поскольку источник осведомленности автора нам неизвестен. Вероятнее всего, Е.Е. Малеев воспроизводил события тех лет со слов местных старожилов. Однако, будем объективны – вряд ли в деревнях и селах нашего региона выстраивались добровольные очереди из желающих бросить свои семьи и отправиться воевать «за советскую власть», о которой крестьяне имели самое смутное представление. Мобилизация в армию во все времена была делом принудительным. Поэтому, мы скорее поверим Е.Е. Малееву, а укоренившееся расхожее мнение о том, что Богунский полк был сформировал исключительно по принципу добровольного комплектования, поставим под сомнение.

Особенно много среди богунцев оказалось жителей Найтопович, Лыщич, Брянкустич, Рюхова. Большинство их них служили простыми бойцами, однако некоторые были назначены на руководящие должности. Так, жители Найтопович Ф.Н. Гавриченко (1892-1940) и Я.Б. Гасанов командовали в полку батальонами. Ф.Л. Михалдыко из Лыщич был политкомиссаром, его односельчанин Михаил Исакович Кожемяко (1893-?) - начальником конной разведки полка, Захар Семеньков из Найтопович служил начальником полкового оружейного склада.

Неравнодушным краеведам удалось собрать сведения о биографиях некоторых из этих людей.

Яков Борисович Гасанов - уроженец села Найтоповичи. Выходец из крестьянской семьи. Окончил три класса церковноприходской школы. До первой мировой жил в Найтоповичах, откуда был призван на службу в армию. Перед началом войны Гасанов был направлен в школу младшего командного состава, по окончанию которой получил звание унтер-офицера и стал командиром взвода. В годы войны сражался на Варшавском фронте. За боевые заслуги был награжден четырьмя георгиевскими крестами - высшим солдатским орденом в Российской империи. В 1917 году Гасанов был произведен в офицерское звание поручика. Октябрьскую революцию он встретил в Москве, служа в 56-м запасном гренадерском полку. После октября 1917 года Гасанов встал на сторону большевиков и продолжил службу в Харькове. А затем вернулся на малую родину, где был назначен военным комиссаром Лыщичской волости Стародубского уезда. Весной 1918 года Гасанов участвовал в партизанском движении в районе демаркационной линии, после чего партизанский отряд, в котором он был командиром, присоединился к формируемому Щорсом в Унече Богунскому полку. В полку Я.Б. Гасанов стал командиром одного из батальонов и командовал им на протяжении долгих четырех лет. 12 ноября 1922 года по состоянию здоровья Яков Гасанов был демобилизован. В 1935 году Я.Б. Гасанов участвовал в съемках довженковского фильма о своем бывшем командире, помогая сценаристам восстанавливать картины боев. В фильме «Щорс» Гасанов поучаствовал и в качестве актера, сыграв самого себя. На гражданском поприще Яков Гасанов работал в системе потребкооперации, а затем в лесничестве, был секретарем сельсовета. Жил в Стародубе.

О Михаиле Исаковиче Кожемяко известно, что еще в шестидесятые годы 20 века он был в здравии и жил в селе Пятовск Стародубского района.

Политкомиссар полка Федор Михалдыко был родом из лыщичских крестьян, в царской армии служил матросом.

Известно, что набор новых бойцов в свой полк Щорс проводил прямо на вокзале в Унече, где по этому поводу состоялся специальный митинг. Сегодня на здании железнодорожного вокзала в память об этом событии имеется мемориальная табличка.

Штаб Богунского полка в Унече располагался, по одним данным, в бывшем купеческом доме некоего Ландцмана на углу нынешних улиц Ленина и Луначарского. В 1934 году этот дом был отдан под квартиры работникам железнодорожной больницы и перенесен на то место, где сейчас находится железнодорожная аптека. Дом этот также известен тем, что в нем проводились съемки нескольких эпизодов знаменитого художественного фильма «Щорс». По другим данным штаб полка располагался в доме купца Иоффе, расположенном напротив дома Ландцмана, а в жилище последнего была квартира Щорса. Личный состав полка размещался в бараках на станции.

Итак, недостатка в людском пополнении полка не было. Однако же, оставляла желать лучшего материальная база подразделения. Многие богунцы вообще не имели форменного обмундирования и воевали, в чем придется. Так, в книге унечского краеведа А. Бовтунова «Узел славянской дружбы» говорится о том, что по всей Унече был расклеен приказ местного ревкома, который предписывал всему местному нетрудовому населению сдать в распоряжение полка в трехдневный срок 500 пар сапог.

Структура Богунского полка на начальном этапе его формирования была такой: в своем составе полк имел 3 батальона, артбатарею из трех орудий (командир - Никитенко), эскадрон кавалерии (командир - Божора) и пулеметную команду из более чем десяти пулеметов.

Параллельно с боевой организацией полка, в подразделении были созданы хозчасть и околодок (медчасть). Из числа командования, представителей политотдела полка и красноармейцев был создан полковой Реввоентрибунал. Из полкового политотдела в состав трибунала первоначально вошли Квятек, Лугинец и Зубов. Политотдел полка был специально создан для культурно-просветительной и политической работы. При отделе существовала вербовочная часть, которая имела связь с Украиной и переправляла туда пропагандистскую литературу и газеты на русском и немецком языках. Вербовочная часть полка руководила также выводом партизанских отрядов с Украины на советскую территорию.

К концу октября 1918 года формирование Богунского полка было практически завершено и Щорс решил опробовать своих бойцов в деле. 23 октября 1918 года первому батальону полка под командованием Якова Гасанова была поставлена задача освободить от немцев села Лыщичи и Кустичи Бряновы. Однако, задача эта не была выполнена. Видимо, регулярная германская армия оказалась богунцам, не имевшим артиллерийской поддержки, не по зубам. Здесь же богунцы понесли и первые потери. Так, Яков Гасанов впоследствии вспоминал, что в бою под Лыщичами погибли два бойца по фамилии Иванютин и Синица.

По сути, эта короткая стычка, была и остается единственным боевым столкновением богунцев с немецкими войсками. Хотя, в советские времена, явно преувеличивая, писали, как Щорс «беспощадно громил армию генерала Гофмана».

Станция Унеча в жизни Щорса стоит особняком не только потому, что здесь он начинал свой боевой путь. В нашем городе Щорс встретил свою судьбу. Звали ее Фрума Ефимовна Хайкина (1897-1977).

Эта неординарная женщина родилась 6 февраля 1897 года в Новозыбкове в семье служащего-еврея (в Новозыбкове до революции проживала весьма крупная еврейская диаспора). Получила домашнее образование (в пределах двух классов), с детства осваивала мастерство портнихи, работала в мастерской.

Практически с первых же дней октября 1917 года юная Хайкина примкнула к революционному движению и этот выбор определил всю ее дальнейшую судьбу.

Вскоре Хайкина поступила на службу в ЧК. В Унечу чекистка Хайкина прибыла из Брянска с отрядом китайцев и казахов, которые ранее работали на строительстве железной дороги и теперь, после революции, оказались не у дел. Основной ее задачей было наведение революционного порядка на приграничной станции. В это понятие входили такие мероприятия, как «надзор за контрреволюционной агитацией, местной буржуазией, неблагонадежными контрреволюционными элементами, кулаками, спекулянтами и прочими врагами Советской власти, принятие мер пресечения и предупреждения против врагов» (из Инструкции чрезвычайным комиссиям на местах 1918 года). Казахи и китайцы, о которых идет речь, были, вероятнее всего, членами особого вооруженного отряда, которые создавались при местных ЧК.

В Унече Хайкина возглавила местное подразделение ЧК (хотя документальных подтверждений того, что она была именно его руководителем не имеется). Унечская ЧК, учитывая положение нашей станции, имела, вероятно, статус пограничной чрезвычайной комиссии. По крайней мере, пункт 26 упомянутой выше инструкции гласил, что в местностях, расположенных в пограничной полосе, образуются пограничные ЧК, в местностях, расположенных по линии фронта, образуются армейские ЧК, первые борются только на границе, вторые — только в военной среде.

Впрочем, не исключено, что в рассматриваемый период в Унече могло быть сразу два, а то и три разных подразделения ЧК – внутреннее (местная), пограничное и центральное. Предположительно, одним из руководителей местных чрезвычаек был Валентин Андреевич Трифонов (1888-1938) - большевик со стажем, с марта 1917 года - секретарь большевистской фракции Петросовета, комиссар Васильевского острова. С октября 1917 года Трифонов - член Главного штаба Красной гвардии Петрограда. В январе-марте 1918 года был членом Всероссийской коллегии по организации и управлению Красной армией. Был чрезвычайным уполномоченным, формировал красноармейские отряды в Украине, на Донбассе и Урале. Расстрелян в 1938 году. Известный советский писатель Юрий Валентинович Трифонов (1925-1981) приходился ему сыном.

Среди прочих членов Унечской ЧК известно имя Николая Георгиевича Ханникова (1896-1948), который служил в Унече в конце 1918 – начале 1919 годов. Как выяснилось в ходе изучения биографии Н.Г. Ханникова, этот рядовой служащий унечской контрразведки в последующем сделал себе довольно успешную карьеру по линии госбезопасности. Отправной точкой в этой карьере для него стала маленькая станция Унеча – первое место службы Ханникова. После Унечи Ханников служил в Киевской губернской ЧК, в Особом отделе ВЧК Днепровской военной флотилии, Особом отделе ВЧК Морской экспедиционной дивизии, начальником Особого отдела ВЧК 9-й дивизии внутренней службы, помощником начальника Отдела Полномочного представительства ВЧК при СНК РСФСР по Крыму. В 30-х годах Ханников служил на различных должностях в системе ОГПУ Украинской ССР, а затем в системе НКВД в различных регионах СССР. В годы войны Ханников служил на руководящих должностях в органах контрразведки Северо-Западного, Калининского и Прибалтийского фронтов. Последняя должность, которую занимал генерал-лейтенант Ханников вплоть до самой своей смерти - начальник 2-го управления 3-го главного управления Министерства государственной безопасности СССР. Возглавляемое Ханниковым 2-е управление курировало контрразведывательную деятельность на Военно-морском флоте СССР.

Однако, вернемся, к Хайкиной. Помимо службы в ЧК, она одновременно являлась членом Унечского ревкома (высшего органа гражданской и военной власти) и была фактически первым лицом на станции и в ее ближайших окрестностях. Работы по выявлению «контры» на границе хватало: район был наводнен контрабандистами и разного рода сомнительными личностями. Помимо этого, в районе Унечи, вероятно, действовало немало агентов немецкой военной разведки, выявление и нейтрализация которых также входила в задачи местной ЧК. Кроме того, Унеча в тот период еще взяла на себя и функции пункта таможенного пропуска. Проверять на предмет контрабанды было кого, поскольку, поток выезжающих из Советской России был огромен. После Октябрьского переворота страну навсегда покидали десятки тысяч людей. Многие бежали в Украину и путь их зачастую проходил через Унечу. Эмигранты на свой страх и риск вывозили валюту и драгоценности, которые подлежали конфискации «в пользу трудового народа».

О результатах «таможенной» работы Унечской ЧК вспоминал местный старожил Л.Г. Кокотов (в Унече Кокотовы жили на улице Водокачечной, рядом со станцией):

«…Буйная торговля расцвела в Унече в те дни еще и потому, что советские органы, очевидно, поощряли этот приток продовольствия. Я сужу об этом потому, что в Унече действовал государственный обменный пункт, где за продовольствие можно было получить промышленные товары. Кстати, в Унече не было и заградительных отрядов, которые препятствовали деятельности спекулянтов и мешочников. Проходил через Унечу и поток буржуазии, стремившейся бежать из красной России. У нас ходили легенды. Говорили, что пробрался какой-то владелец крупных текстильных фабрик, который переоделся шарманщиком и в шарманке унес огромные ценности. Наш дом стоял напротив ЧК. Я неоднократно видел, как под охраной вооруженных людей во двор ЧК въезжала подвода с узлами, чемоданами, сундуками, задержанными при попытке нелегального перехода границы. Мы, конечно, при всех строгостях проникали во двор и были свидетелями происходящих обысков…».

К слову, автор этих воспоминаний, Липман Гришевич Кокотов (1903-?), спустя годы сам стал жертвой органов госбезопасности. В 1938 году, когда Кокотов уже жил в Красноярске и работал заместителем ответственного редактора газеты «Красноярский рабочий», он был арестован по делу зампреда Красноярского краевого исполкома М.Д. Горчаева (1886-1960) и обвинен по знаменитой 58-й статье УК РСФСР (антисоветская деятельность). Впрочем, Л.Г. Кокотову повезло и его дело прекратили в 1940 году по реабилитирующим основаниям. А вот его брат, тоже уроженец Унечи, Абрам Гришевич (1905-?) был арестован еще в августе 1921 года и его дальнейшая судьба неизвестна. А.Г. Кокотов был реабилитирован в 2003 году.

Уезжали из большевистской России не только жители столиц. Многие представители местных дворянских родов и купечества также были вынуждены эмигрировать. Судьба разбросала дворян северных уездов Черниговщины по всему свету. Например, бывший предводитель Мглинского дворянства Юрий Александрович Барановский уехал в Канаду.

Революция и гражданская война резали судьбы людей по живому. Зачастую, по разные стороны баррикад оказывались близкие родственники. Так, упоминавшийся нами Черниговский губернский комиссар Временного правительства Михаил Андреевич Искрицкий, после октября 1917 года эмигрировал во Францию. За границей он был избран первым председателем Русского эмигрантского комитета, состоял особым уполномоченным Российского общества Красного Креста. Скончался в 1931 году в Марселе. Эмигрировала из России также и его мать – Зинаида Сергеевна Искрицкая. Она жила в Германии и скончалась в 1937 году в Берлине.

А родной брат М.А. Искрицкого, уроженец села Далисичи Суражского уезда Евгений Андреевич Искрицкий (1874-1949), выпускник Николаевской Академии Генштаба, бывший генерал русской императорской армии, добровольно вступил в ряды РККА и вскоре получил под командование целую армию. Впрочем, дальнейшая его судьба сложилась незавидно. В конце 1918 года Е.А. Искрицкий, не желая воевать против своих соотечественников, отказался от службы в Красной Армии и ушел в отставку. В 20-х годах был принят на преподавательскую работу в Военно-политическую академию. Весной 1931 года был осужден по «контрреволюционной статье» к 10 годам лагерей. Часть срока отбыл на Соловках, откуда был досрочно освобожден в 1933 году. После выхода из лагеря поселился в Орле. Вторично Искрицкого арестовали в 1937 году и приговорили к 10 годам лишения свободы. На этот раз свой срок он отмотал «до звонка», выйдя на свободу лишь в 1947 году. После освобождения Е.А. Искрицкий был выслан на поселение в Казахстан, где и скончался в 1949 году в Чимкенте.

Прибывающие в Унечу пассажирские составы задерживались здесь на неопределенное время, до окончания всех погранично-таможенных мероприятий. Порой задержка составляла несколько дней. Случалось Унечской ЧК задерживать и известных людей. Таких например, как писателя Аркадия Аверченко (1881-1925) и его коллегу по сочинительскому цеху Надежду Тэффи (наст. фамилия Лохвицкая). Оба они впоследствии описали свои впечатления о пребывании в Унече и знакомстве с «хозяйкой станции» Хайкиной.

Аверченко в «Приятельском письме Ленину» описал свое пребывание в большевистской Унече в свойственной для него саркастической манере:

«…Ты тогда же отдал приказ задержать меня на ст. Зерново, но я совсем забыл тебе сказать перед отъездом, что поеду через Унечу. Не ожидал ты этого? Кстати, спасибо тебе. На Унече твои коммунисты приняли меня замечательно. Правда, комендант Унечи - знаменитая курсистка товарищ Хайкина сначала хотела меня расстрелять. - За что? - спросил я. - За то, что вы в своих фельетонах так ругали большевиков. Я ударил себя в грудь и вскричал обиженно: - А вы читали мои самые последние фельетоны? - Нет, не читала. - Вот то-то и оно! Так нечего и говорить! А что «нечего и говорить», я, признаться, и сам не знаю, потому что в последних фельетонах - ты прости, голубчик, за резкость - просто писал, что большевики - жулики, убийцы и маровихеры... Очевидно, тов. Хайкина не поняла меня, а я ее не разубеждал. Ну вот, братец ты мой – так я и жил. Выезжая из Унечи, я потребовал себе конвой, потому что надо было переезжать нейтральную зону, но это была самая странная нейтральная зона, которую мне только приходилось видеть в жизни. Потому что по одну сторону нейтральной зоны грабили только большевики, по другую только немцы, а в нейтральной зоне грабили и большевики, и немцы, и украинцы, и все вообще, кому не лень. Бог ее знает, почему она называлась нейтральной, эта зона. Большое тебе спасибо, голубчик Володя, за конвой – если эту твою Хайкину еще не убили, награди ее орденом Красного Знамени за мой счет...».

А вот, что запомнилось Надежде Тэффи (из «Воспоминаний»):

«Приехали на пограничную станцию (Унечу) вечером. Было холодно, хотелось спать. Что-то нас ждет? Скоро ли выпустят отсюда и как поедем дальше? Гуськин с Аверченкиным «псевдонимом» ушли на вокзал для переговоров и выяснения положения, строго наказав нам стоять и ждать. Ауспиции были тревожны. <…> Ждали долго. Наконец показался Гуськин. Не один. С ним четверо. Один из четырех кинулся вперед и подбежал к нам. <…> - Вы Тэффи? Вы Аверченко? Браво, браво и браво. Перед вами комиссар искусств этого местечка. Запросы огромные. Вы, наши дорогие гости, остановитесь у нас и поможете мне организовать ряд концертов с вашими выступлениями, ряд спектаклей» <…> Вас никогда не пропустят через границу, если я об вас не попрошу специально. А почему я буду просить? Потому что вы отозвались на нужды нашего пролетариата. Тогда я смогу даже попросить, чтобы пропустили ваш багаж!.. Тут неожиданно выскочил Гуськин и захлопотал: — Господин комиссар. Ну конечно же, они соглашаются. <…>

— Стойте здесь. Мы сейчас все устроим! — воскликнул Робеспьер и побежал заметая следы бобрами. Три фигуры, очевидно, его свита, последовали за ним.

- Попали! В самое гнездо! Каждый день расстрелы... Три дня тому назад — сожгли живьем генерала (по распоряжению Хайкиной – в наказание за обнаруженные керенки, зашитые в подкладку, см. ниже). Багаж весь отбирают. Надо выкручиваться.

— Пожалуй, придется ехать назад, в Москву.

— Тсс!.. — шелестел Гуськин. — Они вас пустят в Москву, чтобы вы рассказали, как они вас ограбили? Так они вас не пустят! — с жутким ударением на «не» сказал он и замолчал.

Устроились.

Мне с актрисами дали отдельную комнату. Аверченку взял к себе заика, «псевдонимов» упрятали в какую-то кладовку. Дом был тихий. По комнатам бродила пожилая женщина, такая бледная, такая измученная, что, казалось, будто ходит она с закрытыми глазами. Кто-то еще шевелился на кухне, но в комнату не показывался: кажется, жена заики. Напоили нас чаем.

— Можно бы ве-э-э-тчины... — шепнул заика. — Пока светло...

— Нет, уже стемнело, — прошелестела в ответ старуха и закрыла глаза.

— М-ма-м-маша. А если без фонаря, а только спички...

— Иди, если не боишься.

Заика поежился и остался. Что все это значит? Почему у них ветчину едят только днем? Спросить неловко. Вообще, спрашивать ни о чем нельзя. Самого простого вопроса хозяева пугаются и уклоняются от ответа. А когда одна из актрис спросила старуху, здесь ли ее муж, та в ужасе подняла дрожащую руку, тихо погрозила ей пальцем и долго молча всматривалась в черное окно. <…> Хозяйка принесла нам чаю, хлеба, ветчины. И шепотом: — Зять достал ее на рассвете. Она спрятана в сарае. Ночью, если пойти с фонарем, — донесут. А днем тоже увидят. Придут обыскивать. У нас каждый день обыски. <…>

Хозяйка уходит. Я приоткрываю дверь, подзываю Гуськина:

— Гуськин, скажите, все благополучно? Выпустят нас отсюда? — шепотом спрашиваю я.

— Улыбайтесь, ради бога, улыбайтесь, — шепчет Гуськин, растягивая рот в зверской улыбке, как «L’homme qui rit» — Улыбайтесь, когда разговариваете, может, кто, не дай бог, подсматривает. Обещали выпустить и дать охрану. Здесь начинается зона в сорок верст. Там грабят.

— Кто же грабит?

— Ха! Кто? Они же и грабят. Ну а если будут провожатые из самого главного пекла, так они таки побоятся. Одно скажу: мы должны отсюда завтра уехать. Иначе, ей-богу, я буду очень удивлен, если когда-нибудь увижу свою мамашу. Мысль была сложная, но явно неутешительная.

— Сегодня весь день сидите дома. Выходить не надо. Устали и репетируют. Все репетируют, и все устали.

— А вы не знаете, где сам хозяин?

— Точно не знаю. Или он расстрелян, или он бежал, или он здесь под полом сидит. А то чего они так боятся? Весь день, всю ночь двери и окна открыты. Отчего не смеют закрыть? Почему показывают, что ничего не прячут? Но чего нам с вами об этом думать? И чего об этом рассуждать? Что, нам за это заплатят? Дадут почетное гражданство? У них тут были дела, такие дела, которые пусть у нас не будут. Этот заикаться стал отчего? Три недели заикается. Так мы не хотим заикаться, мы лучше себе уедем с сундучками и с охраной.

— Не смотрите на меня, смотрите себе на дождик, — бормотал Гуськин. Огляделся, обернулся, успокоился и заговорил:

— Я таки кое-что узнал. Здесь главное лицо — комиссарша X.

Он назвал звучную фамилию, напоминающую собачий лай (Хайкина/Хавкина).

— X(айкина) — молодая девица, курсистка, не то телеграфистка — не знаю. Она здесь всё. Сумасшедшая — как говорится, ненормальная собака. Звер, — выговорил он с ужасом и с твердым знаком на конце. — Все ее слушаются. Она сама обыскивает, сама судит, сама расстреливает: сидит на крылечке, тут судит, тут и расстреливает. А когда ночью у насыпи [расстреливают], то это уже не она [там работал, как видно, ревком]. И ни в чем не стесняется. Я даже не могу при даме рассказать, я лучше расскажу одному господину Аверченке. Он писатель, так он сумеет как-нибудь в поэтической форме дать понять. Ну, одним словом, скажу, что самый простой красноармеец иногда от крылечка уходит куда-нибудь себе в сторонку. Ну, так вот, эта комиссарша никуда не отходит и никакого стеснения не признает. Так это же ужас!

Он оглянулся.

— Повернем немножечко в другую сторону.

— А что насчет нас слышно? — спросила я.

— Обещают отпустить. Только комиссарша еще не высказалась. Неделю тому назад проезжал генерал. Бумаги все в порядке. Стала обыскивать — нашла керенку: в лампасы себе зашил. Так она говорит: «На него патронов жалко тратить... Бейте прикладом». Ну, били. Спрашивает: «Еще жив?» «Ну, — говорят, — еще жив». «Так облейте керосином и подожгите». Облили и сожгли. Не смотрите на меня, смотрите на дождик... мы себе прогуливаемся. Сегодня утром одну фабрикантшу обыскивали. Много везла с собой. Деньги. Меха. Бриллианты. С ней приказчик ехал. А муж на Украине. К мужу ехала. Все отобрали. Буквально все. В одном платье осталась. Какая-то баба дала ей свой платок. Неизвестно еще, пропустят ее отсюда или... [Пропустили, только тяжело ранили штыком. см. ниже]. <…>

[перед началом концерта] — Смотрите на эту, вон — в первом ряду, посредине... — шепчет Гуськин. — Это она. Коренастая, коротконогая девица, с сонным лицом, плоским, сплющенным, будто прижала его к стеклу, смотрит. Клеенчатая куртка в ломчатых складках. Клеенчатая шапка.

- Какой звер! - с ужасом и твердым знаком шипит мне на ухо Гуськин.

«Зверь?» Не нахожу. Не понимаю. У нее ноги не хватают до полу. Сама широкая. Плоское лицо тускло, точно губкой провели по нему. Ничто не задерживает внимания. И нет глаз, нет бровей, нет рта - все смазано, сплыло. Ничего «инфернального». <…> Какие сонные глаза. <…> стала мутно и сонно глядеть <…>

[Отъезд] К нам подъезжают еще две телеги. В одной семейство с детьми и собаками. В другой — полулежит очень бледная женщина, закутанная в байковый платок. С ней мужчина в тулупе. Женщина, видно, тяжелобольная. Лицо совсем неподвижное, глаза смотрят в одну точку. Ее спутник бросает на нее быстрые, беспокойные взгляды и, видимо, старается, чтобы никто на нее не обратил внимания, закрывает ее собою от наших глаз, вертится около телеги.

— Ох, ох, ох! — говорит всезнающий Гуськин. — Это та самая фабрикантша, которую обобрали.

— Отчего же она такая страшная?

— Ей прокололи бок штыком. Ну, они делают вид, что она себе здорова и ни на что не жалуется, а сидит себе и весело едет на Украину. Так уж и мы будем им верить и пойдем себе к своим вещам <…>».

Анализируя эти мемуары, сложно сказать, чего в них больше – объективной констатации фактов или явного преувеличения, замешанного на язвительном желании продемонстрировать презрение к большевистскому режиму. Видимо и в этом случае истину следует искать где-то посередине.

К слову, Тэффи по просьбе местных властей выступала в Унече со своими рассказами в клубе-бараке, который располагался на улице Суражской (совр. улица Ленина). Впоследствии клуб переместился в залинейную часть города и носил имя Розы Люксембург.

Несмотря на явные перегибы в описаниях жестокости Хайкиной, мы вряд ли ошибемся, если предположим, что она все-таки была весьма жесткой дамой, к чему ее в первую очередь обязывала занимаемая должность руководителя ЧК. Так, в книге «Мои Клинцы» (авторы П. Храмченко, Р. Перекрестов) есть такой отрывок:

«…после освобождения Клинцов от немцев и гайдамаков революционный порядок в посаде устанавливала жена Щорса – Фрума Хайкина (Щорс). Это была решительная и смелая женщина. Она разъезжала в седле на лошади, в кожаной куртке и кожаных штанах, с маузером на боку, который при случае пускала в дело. Ее называли в Клинцах «Хая в кожаных штанах». В ближайшие дни под ее началом выявили всех, кто сотрудничал с гайдамаками или сочувствовал им, а также бывших членов Союза Русского Народа (СРН) и расстреляли на Ореховке, на поляне за Горсадом. Несколько раз поляна обагрялась кровью врагов народа. Уничтожалась вся семья, не щадили даже подростков. Тела расстрелянных людей были похоронены слева от дороги на Вьюнку, где в те годы заканчивались дома посада. Так начиналась гражданская война!».

О жестокости Хайкиной известно не только по воспоминаниям Тэффи. Сохранились мемуары и прочих очевидцев событий того времени.

«По борьбе с контрреволюцией и белогвардейщиной внутри страны и разными врагами советской власти была создана Всероссийская Чрезвычайная комиссия (В.Ч.К.). Ее возглавил соратник и ученик В.И. Ленина Феликс Эдмундович Дзержинский. В городах и селах страны были организованы такие отряды. Их возглавляли самые смелые и решительные люди-коммунисты, которые были энтузиастами, честно выполняли свой долг перед Родиной. Таким представителем в Унечу была послана с отрядом Фрума Хайкина. В ее отряд кроме русских входили китайцы, казаки и другие народы разных национальностей, готовых защищать свою Родину и отдать за нее, если потребуется и жизнь. Китайцы, казахи, киргизы были согнаны Временным правительством на строительство и восстановление железных дорог и под революционным настроением перешли на защиту советской власти. Фрума Хайкина небольшого роста, черненькая, худенькая - смелый и энергичный командир - гроза буржуазии. Она жестоко расправлялась с врагами советской власти. Достаточно ей узнать чуждое настроение белогвардейца или буржуа-эксплуататора: «Расстрел»! - приказывала Фрума. И китайцы эту миссию выполняли безотступно.»

Если отбросить от всего этого ура-революционный пафос, то вырисовывается образ весьма жесткой, бескомпромиссной и склонной к произволу начальницы. Этакий местного розлива Мартын Лацис в юбке. Однако, с выводами о чрезмерной кровожадности или, как пишут в отдельных источниках, «патологическом садизме» Хайкиной спешить не стоит. Нам лично не довелось быть свидетелями событий того времени, а всевозможные мемуары и воспоминания зачастую имеют исключительно субъективный характер, а иногда и вовсе бывают неправдоподобны. Впрочем, даже если сведения о чрезмерной жестокости Хайкиной и верны, удивляться этому не стоит. Следует помнить, что Хайкина возглавляла подразделение ЧК – организацию, от которой, в условиях жесткой борьбы за власть, высшее партийное руководство требовало беспощадно подавлять любые проявления нелояльности к «завоеваниям революции». Практически неограниченные полномочия казнить и миловать, помноженные на личные амбиции местных начальников-чекистов – все это просто не могло не обернуться насилием, произволом и несправедливостью со стороны борцов с контрреволюцией. В те годы чекисты массово казнили «контрреволюционеров» без суда и следствия по всей стране. Очевидно, что Унечская ЧК и ее руководитель Ф.Е. Хайкина, не могли быть исключением из общего правила.

В рукописи «Воспоминание железнодорожника ст. Унеча Зап. ж.д. Ф.Т. Васеко» о Хайкиной говорится:

«После оккупации Украины немцами и наступления их от Гомеля до ст. Клинцы и разъезда Песчаники в Унечу стали стекаться для отражения отряды красногвардейцев. Унеча стала ареной борьбы. Ввиду близости фронта стали появляться переодетые офицера и генералы для эмиграции, каковых до 200 человек было расстреляно. В то же время в Унече появилась с отрядом китайцев некто Хайкина каковая своими суровыми мерами навела страх не только на спекулянтов и эмигрантов но и на Богунский полк красногвардейцев (многих из солдат расстреляла). Каковые восстали и желая убить ее и китайцев, но она бросив бомбу в отряд солдат бежала».

Это повествование о восстании солдат против Хайкиной, вероятно, относится к событиям сентября 1918 года, когда в Богунском полку вспыхнул мятеж, подавленный Щорсом. Наверняка, Хайкина, как глава местной ЧК принимала в подавлении мятежа самое активное участие, что еще больше сблизило ее со Щорсом.

Местный житель В.Г. Шпиньков, со ссылкой на своего отца, служившего в Богунском полку, утверждал, что непосредственной причиной мятежа была как раз именно Хайкина, которая со слов Шпинькова чинила в ЧК «зверства» и «безбожно расстреливала».

Поздней осенью 1918 года, когда немецкие войска начали отходить на запад, Хайкина, уже в «статусе» жены комполка, последовала за Щорсом, занимаясь «наведением революционного порядка» на территориях, освобождавшихся от немцев.

Категория: История Унечского района | Добавил: unechamuzey (01.12.2017) | Автор:
Просмотров: 4209 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: