Я родился 29 ноября 1934– го года в Китае городе Харбине где мои родители работали на Китайской Восточной Железной Дороге сокращенно КВЖД принадлежащей СССР. Эта дорога была построена еще в царское время для связи   Порт Артура – российской военно-морской базы, расположенной на территории Китая, с Россией. Управлялась и эксплуатировалась эта дорога советскими  гражданами.

      В 1935-м году вместе с родителями я приехал в СССР, а в 1938 году, после ареста отца Киселева Петра Михайловича, как врага народа   впоследствии  реабилитированного, приехал вместе с матерью Киселевой Александрой Ивановной в Унечу,  где жил наш дальний родственник и поселились на улице Крестьянской. Меня сразу определили в детский сад, который располагался  на улице Октябрьской, мама стала работать в швейной мастерской.

     Унеча, в ту пору, была малонаселенным городом, с населением, я думаю, не более 10 тысяч человек. Наиболее оживленными местами были улица Октябрьская и бульвар, который протянулся от нынешней пекарни до улицы Октябрьская. На этом месте сейчас рынок с его постройками и Аллея Героев. Тогда это были  аллеи деревьев, которые прерывались против вокзала, где был рынок. Вдоль аллей были установлены скамейки для отдыха, продавалась газированная вода и мороженое. Мороженое продавалось в специальных будках, установленных на ось с двумя велосипедными колесами, поэтому  продавец обычно  в белой куртке мог перемещаться со своим товаром по своему усмотрению. В этих будках мороженое находилось во фляге, обложенной льдом. Продавец брал мороженое из фляги железной ложкой и накладывал его в специальный невысокий цилиндрический стакан, предварительно положив на его дно вафлю. Положив мороженое и накрыв его сверху вторым куском вафли, специальным толкателем снизу стакана, мороженое выталкивалось и переходило в руки покупателя.

      Со стороны железной дороги бульвар ограничивался дорогой покрытой булыжником, по которой двигался гужевой транспорт. Эта дорога и сейчас находиться на этом же месте, только транспорт, который по ней движется уже другой,  гужевого практически нет.

     На этой же стороне размещался большой магазин культурных и промышленных товаров, часть его сохранилась до сих пор, но только часть. В те же годы это был магазин с хорошо оформленными витринами,  вдоль которых были установлены круглые медные перила, всегда начищенные, на которых вечно крутились ребятишки.

    Дальше по этой же стороне только в конце располагалась железнодорожная баня, которую мы посещали и угощались пирожками в буфете напротив. Здание бани сохранилась.

    С противоположной стороны бульвара, начиная от Октябрьской улицы, располагался кинотеатр «Пионер», сберкасса, почта, книжный магазин, фотография и в конце, ближе к улице Володарского  швейная мастерская, где работала моя мама. Вдоль этих зданий был проложен дощатый  тротуар. Такой же тротуар был на Октябрьской улице и в других местах.

    Октябрьская улица вся была застроена деревянными домами. Каменными были только банк (теперь там краеведческий музей),  одноэтажная  городская и в несколько этажей железнодорожная больницы и два или три дома за ними. У многих жилых домов летом в окнах между рамами стояли банки и бутылки, наполненные вишней и засыпанные сверху сахаром – готовились наливки. На проезжей части улицы никакого покрытия не было.

     Великая Отечественная война для меня началась 22 июня 1941 –го года в 12 часов дня, когда я с матерью  слушал по радио у соседей речь В.М. Молотова. Тогда радио было не у всех, но о важном сообщении правительства знали все, тем более  что день 22-го июня был выходным.

     У нас на постое стали жить два военных летчика. Каждое утро они на легковом автомобиле «эмке»  уезжали на аэродром и поздно вечером возвращались, молодые веселые ребята. Пару раз они брали меня с собой на аэродром. Он располагался в районе деревни Песчанка. Меня усаживали в одну из кабин двухместного  двухплоскостного самолета, давали банку сгущенного молока и оставляли одного наслаждаться запахами боевого самолета и собственными воображениями.

      Немецкие войска вошли в Унечу довольно быстро уже в августе 1941-го года. Организованной   эвакуации  населения не проводилось. Уехали в основном семьи городских руководителей и ответственных работников железнодорожного узла. Часть населения  перебралось на жительство в близлежащие села - Унеча опустела. На всей нашей Крестьянской улице осталось чуть больше десятка семей.

     За несколько дней до прихода  немцев  в городе перестала действовать всякая административная власть. Мастерские, магазины, склады – все было брошено на произвол судьбы. Люди начали растаскивать их содержимое по домам. Тащили что нужно и не нужно.  Окна и двери всех организаций были раскрыты,  ветер гонял по улицам исписанные листы документов. Справа от железной дороги за брянским переездом были расположены  хлебный элеватор, склад соли и другие  склады. Во время отхода наших войск элеватор сожгли, соль залили водой, часть содержимого  других складов вывезли.  Население долго растаскивало полусгоревшее  зерно, а  замоноличенную соль дробили и уносили по домам.

   Я принес домой несколько пачек тетрадей, несколько коробок карандашей, ручек с перьями, из книжного магазина взял сказки Андерсена, арабские сказки, сказки дядюшки Римуса, ещё какие-то детские книги. Эти книги долго перечитывались и хранились у меня.

     Когда стала слышна канонада, жители стали уходить  из Унечи. Вместе с матерью и приехавшей к нам бабушкой Екатериной Николаевной Воеводиной и вместе с другими, мы пошли от брянского переезда по шоссе на деревню Рюхово, но не дошли и остановились в деревне Рябовка.

    Сейчас Рябовка  захирела, а тогда это было богатое село  с крепкими  домами и большим каменным зернохранилищем, недалеко от шоссе.

    Война прошла буквально через меня  вначале с запада на восток, а затем через два года с востока на запад. В Рябовке немецкий танк проехал через окоп, где мы все сидели, так что матери пришлось меня откапывать, а спустя два года в марте 1943 года при воздушной бомбежке Унечи советская бомба разорвалась рядом с окопом, где мы прятались, меня оглушило, а вот соседи, которые прятались рядом, погибли.

   Интенсивная стрельба была в районе Рюхово. Выбравшись  из окопа, мы побежали к зернохранилищу в надежде там укрыться. В зернохранилище собралось много народа жители Рябовки и пришедшие из Унечи. Немецкие солдаты прошли через село, зашли

они и  в зернохранилище. Среди немцев  были финны, которые   по отношению к населению были более агрессивны,  чем сами немцы. Когда все утихло в  Рябовку, свернув с шоссе, въехали несколько немецких танков. Танки остановились, а их экипажи – молодые немцы в черном обмундировании, на костре стали готовить себе еду. Вся ребятня выбежала поглазеть на пришельцев, танкисты оказались лояльны к детворе – угощали конфетами, я впервые увидел и попробовал апельсин.

     Период  оккупации запомнился хорошо. В городе произошли изменения. Появилась полицейская управа, она располагалась на Октябрьской улице в деревянном здании на месте нынешней аптеки и гостиницы. Возле этого здания  постоянно стояли подводы, входили и выходили люди с белыми повязками  на рукаве, вооруженные винтовками. Все они были местными. Появилась немецкая комендатура во главе с комендантом  города,  она располагалась в торце Октябрьской улицы, где сейчас магазин № 11  в двухэтажном, красного кирпича особняке. Это здание было взорвано перед немецким отступлением. Возле этого здания вывешивались всякого рода приказы и распоряжения. Отсюда, я видел, уходил немецкий патруль полевые жандармы в клеенчатых плащах с автоматами  и большой серповидной бляхой на груди.

    В городе начал  работать бургомистр. Стали работать школы, открылась железнодорожная баня.

   Появились люди, мужчины и женщины, с шестиконечной звездой на спине, вырезанной из белой материи – евреи. Немцы их собрали всех вместе в  бараке недалеко от железнодорожной бани, там они  жили.

   Летом 1942 года в центре города немцы установили виселицу. Правда, я не видел повешенных, хотя достаточно часто проходил в невдалеке. 

   По нашей улице периодически проходила колона пленных красноармейцев. Обычно они  шли от своего лагеря, который был  в районе прежнего брянского железнодорожного переезда, по Крестьянской улице затем поворачивали на улицу Максима Горького и дальше в сторону Октябрьской улицы. Утром они обычно шли в сторону Октябрьской улицы, а вечером обратно. Охраняли их не немецкие солдаты, а такие же красноармейцы, только вооруженные  винтовками  Военнопленные были голодны. Женщины выносили им еду – картошку, хлеб, сухари, кто что мог. Были случаи, когда женщины узнавали в военнопленных своих мужей или нарочно так говорили и пленных отпускали. У нас две соседки  взяли к себе пленных, которые у них жили, но родственниками им не были.

     Базары в городе стали многолюдными, люди  из окрестных деревень  на подводах привозили поросят, гусей, уток, сливочное масло… таких подвод в базарные дни было много. Гончары выставляли вокруг себя   разного размера горшки, миски, кувшины, свистульки; бондари маслобойки, бочки, бочонки, разные корыта для скота, и многие другие интересные вещи. Ну и конечно   молоко сметана, фрукты и пр.

   Одежда в то время во многом отличалась от современной.  Женщины носили широкие юбки (саяны) с белым подбором и обязательно фартуком, кофточки с короткими рукавами, вышитые крестом. На ногах полусапожки, некоторые носили лапти. Синтетики, заполонившей сейчас весь мир, тогда не было  были только лен и шерсть.

    У многих дома были ткацкие станки. Женщины ткали полотно,  а затем выкладывали его вдоль забора своих домов, чтобы оно побелело. Такие ленты полотна лежали у многих домов.

   Торговля на рынке велась в основном по бартеру. В большой цене были спички, соль швейные иголки, деготь и конечно керосин.

    В сентябре 1942-го года я пошел в школу. Она находилась на улице Володарского, где от нее отходит улица Крестьянская. Учился я в этой школе до марта 1943-го года, когда начались интенсивные ночные бомбардировки советской авиации. Бомбили каждую ночь  весь март и апрель. Как только темнело, первая волна самолетов развешивала над городом фонари, становилось светло как днем,  а затем следующие волны самолетов  бомбили город. Бомбили в основном железнодорожный узел, но и окрестностям доставалось тоже. Каждый вечер перед бомбежкой люди закрывали свои дома и шли  в ближайший лес, где пережидали бомбежки либо прямо в лесу,  либо в домах, стоящих вблизи леса. Хозяева этих домов были людьми доброжелательными, принимали всех. Обычно в комнате, где собирался народ, в щель настенного бревна вставлялась сосновая лучина, её зажигали и под  её слабый свет с бегающими тенями велись тихие разговоры, прялась пряжа, рассказывали сказки и так до конца бомбежки. После возвращались домой, не зная, цел ли их дом или в него попала бомба, а такое бывало.

    В сентябре 1943 года город Унечу освободила Красная Армия. За несколько дней до освобождения, наша семья вместе с соседями ушла в лес. В районе нынешнего озера, еще красноармейцами, были вырыты и оборудованы траншеи и блиндажи. Вот в них мы и отсиживались. Первый советский солдат, которого я увидел, был красноармеец с катушкой телефонного провода, устанавливающий связь.

   Отступая, немецкие солдаты разрушили город и железнодорожный узел. Я видел  сгоревшие улицы, где вместо домов стояли только печи. На железной дороге  не было ни одного целого рельса, ни одной целой шпалы. Железнодорожный вокзал, вагонное и паровозное депо были сожжены.

   Сразу после освобождения на улицах города остались трупы немецких и советских солдат, много оружия, боеприпасов и техники. Все это сразу наши солдаты  стали собирать.  Десятки куч мин от немецких и советских минометов и снарядов разного калибра лежали прямо на земле вдоль бульвара, где сейчас рыночные павильоны и Аллея Героев. Там же у стен довоенного универмага были собраны  немецкие мотоциклы. Все это никем не охранялось. Правда,  такое положение длилось не более одного или двух месяцев, затем все это исчезло.  

    Мама стала работать на молокозаводе,  что находился в начале улицы Кирова, а я пошел во второй класс. Под   нашу школу было выделено два небольших дома на улице ведущей от улицы Максима Горького на рынок. Там я учился, пока не была восстановлена школа №1 , которая находится в конце улицы имени Володарского.

    Будущие ученики этой школы, и я в том числе, помогали ее восстанавливать,старательным ребятишкам в качестве поощрения давали какой-либо учебник, мне дали учебник по географии.

    В здании клуба имени 1 мая расположился военный госпиталь. Все залы и комнаты клуба были отданы раненым советским воинам. Мы, ученики младших классов, часто посещали госпиталь - читали и писали письма тем,  кто этого не мог делать сам, иногда помогали медсестрам, декламировали стихи, пели песни, старались поднять настроение раненым,  а ведь там были молодые люди лишенные кто руки, кто ноги, а то и обеих рук или ног. Раненых, которые умирали, хоронили тут же рядом. На выходе из клуба с правой стороны были многочисленные захоронения.

    Я всегда, когда шел в госпиталь покупал  на рынке стакан табака, ссыпал его в кисет, который шила бабушка и отдавал кому-либо из раненых - курящему табак всегда нужен. 

    После освобождения Унечи, стали возвращаться эвакуированные, а немного позже - солдаты и офицеры, демобилизованные из армии. Вернулся из армии муж хозяйки дома, где мы жили - майор. Он привез из Германии пианино, мебель, фарфоровые  изделия и много других вещей - стало тесно. Мать продала хранящиеся  отцовские вещи, и мы купили в Шулаковке баню, покрыли ее соломой и стали в ней жить на самом конце улицы имени Куйбышева. Наш дом-баня был тогда крайним на улице. Нам выделили 15 соток земли и мы - я, мать и бабушка стали жить на своем хозяйстве.

    Время было трудное, жили впроголодь ели лебеду, прошлогодний картофель, выкопанный на колхозных полях, жмых.  Спасала своя картошка, но ее до нового урожая не хватало. До 1947 года в стране была карточная система. Я, как ребенок, и мать, как служащая, получали по 400  граммов хлеба в день, бабушка, как иждивенка, получала 300,больше нам по карточкам ничего не полагалось.

    Начиная с 1947 года хлеб, стали продавать свободно в тех же магазинах где его продавали по карточкам. Очереди за хлебом стали  большими, кроме жителей города за хлебом приезжали еще  и жители деревень. Хлеба на всех не хватало, очередь занимали с ночи.

    Жилось, конечно, тяжело, но  время было все-таки веселое. Напротив нас был «пятачок». Пяточком называлось место, где парни и девушки собирались по вечерам, танцевали под гармошку, пели песни, частушки и вели задушевные разговоры. Поздней ночью долго слышались песни девушек, расходившихся по домам, до утра провожались парочки, а утром на работу.

    Мы, мальчишки, вертелись среди более взрослых ребят, а потом, с наступлением ночи забирались кому-либо в сад за яблоками или в огород за огурцами или морковкой - это большим грехом не считалось.

    Днем, на месте пяточка, мы играли в городки, чижа, лапту. Иногда играть в лапту включались парни повзрослей, и даже молодые мужчины. Мячом служил кусок каучука, обработанный  под мяч. Когда таким мячом взрослый парень попадал в тебя, приятного было мало.   

      Но все-таки культом нашей мальчишеской жизни был футбол. Все, абсолютно все мальчишки нашей улицы, улиц Стародубской, Брянской да всей Унечи были увлечены футболом, это была какая-то футбольная эпидемия. Вначале наш футбольный мяч был набит тряпками, потом мы купили в магазине Малкина, был такой магазин «культтовары» на Октябрьской улице, футбольную камеру,  сами сшили покрышку и играли, играли. Мы боготворили узловую футбольную команду « Локомотив», посещали все ее игры, стадион всегда был заполнен до отказа. Одно время пытались брать за вход на стадион деньги, но это мероприятие оказалось безуспешным, удержать безбилетников было невозможно.

      Родителям наше увлечение футболом не нравилось, ведь на наших ребячьих плечах лежали еще и домашние заботы. Отцов практически ни у кого не было – погибли на войне. Дрова, огород, вода были нашей заботой.

    Практически ежедневно, на, сделанных каждым, тачках группами по 3-5 человек мы отправлялись в лес за дровами. Мы так вычистили лес, что в округе 2-3  километров от города на земле не было ни одного сучка годного на дрова. Сейчас лес захламлен,  растет другое поколение и условия жизни у него другие.

     В 1947 году по улице Куйбышева провели радио. Радио для меня стало одним из моих учителей. «Пионерская зорька», передачи для школьников, чтение по радио классиков мировой литературы, инсценировки постановок ведущих театров страны, в моем воспитании сыграли свою роль. Другим моим воспитателем были книги. Я брал их в библиотеке, которая располагалась примерно на том же месте что и сейчас на Октябрьской улице только была она в небольшом деревянном доме.

     Страсть к чтению у меня появилась после того, как я взял в брошенном книжном магазине летом 1941 года прекрасные детские книги и, которые мне потом прочла мая бабушка, малограмотная женщина, но большой знаток русских народных сказок, народных песен, былин и историй. С ней я больше всего проводил время - так как мама всегда работала сначала на молокозаводе, а потом в комбинате бытового обслуживания, откуда и ушла на  пенсию. С бабушкой мы вместе укрывались во время  бомбежек, она учила меня молиться богу и просить господа сохранить мне жизнь, до сих пор я помню те молитвы. Вместе с ней мы ходили в церковь. Мало кто в Унече помнит, что в центре города сразу за улицей Ленина была хорошая деревянная церковь, она сгорела во время немецкого отступления.                                             

     В школу все мы ходили босиком, обуви после таяния снега не признавал никто. В лес за дровами, ягодами, грибами играть в футбол,  лапту, работать в огороде - все босиком. Я долго не мог понять,  что такое плоскостопие, ни у кого из моих товарищей его не было.

    Было плохо с учебниками и тетрадями. Писали и рисовали на обратной стороне обоев, на оберточной бумаге и бог знает на чем. Чернила делали из химического карандаша и носили в школу в маленьких бутылочках или специальных чернильницах невыливашках. До сих пор в памяти остались названия перьев, которыми писали: рондо, 86, лодочка.

    Учились прилежно и память о  учителях осталась самая добрая. В школе нас подкармливали. На большой перемене дежурный приносил в класс деревянный поднос с ломтиками черного хлеба грамм по сто и по чайной ложке сахара песка на каждого. До сих пор помню вкус этого хлеба.

   Летом в жаркую погоду бегали на реку купаться. Какая прекрасная речка Унеча с ее кристально чистой водой, белыми  и  желтыми кувшинками, плавающими на воде и массой пескарей. Там мы ловили раков. Напротив деревни Коржовки, когда-то был мост, самого моста уже не было, а деревянные сваи остались. Это было наше любимое место.

   Город жил и работал по гудкам паровозного и вагонного депо. Время начала рабочего дня его окончание, обеденный перерыв - все определялось гудками.

   Я закончил семь классов средней школы №1 в 1949 году круглым отличником и в том же году без вступительных экзаменов поступил в  Бежицкий машиностроительный техникум. Теперь Бежица – район города Брянска. В 14 лет я впервые,  уехал от матери, но я приезжал в Унечу из Бежици на выходные дни запастись провизией. Билет на поезд от Унечи до Брянска стоил 2 рубля 30 копеек, а от Унечи до Почепа 70 копеек. Стипендию я получал 18 рублей 50 копеек, так что особенно не наездишься, поэтому приходилось ездить «зайцем». Проводники в вагонах были очень строгие, и вообще на  железнодорожном транспорте был порядок. Но зато, какие были  хорошие подножки, открытые тамбура, лестницы на крыши вагонов. Летом проехать на подножке от Унечи до Брянска было одно удовольствие, но вот зимой удовольствия было меньше.

    В 1953 году, получив диплом техника турбиностроителя , я по  распределению уехал   работать на Калужский  турбинный завод. Там  вначале я работал в цеху нормировщиком, а затем мне 18-летнему доверили работу мастера участка с приличным по тем временам окладом. Вот тогда я впервые почувствовал себя  вполне самостоятельной личностью. Работа мне очень нравилась, начальство было мною довольно, но это время скоро кончилось - осенью 1954-года меня призвали в армию и направили служить на север в мотострелковые войска. В армии я  освоился быстро,  дедовщины не было, не нужно было беспокоиться о пище, одежде и обуви, а к физическим нагрузкам я был подготовлен неплохо. Все три года службы я был отличником, появились первые благодарности и грамоты. В 1956 году меня,  от  нашего полка, направили на окружное совещание отличников боевой и политической подготовки в город Сартовала, где я делился своим опытом. Правда, на Всеармейское совещание в Москву я не попал - подобрали более достойного.

  Я демобилизовался осенью 1957 года и приехал в Унечу сержантом и кандидатом в члены КПСС.

      Так как по образованию я был турбиностоителем, я пошел на Унечскую ТЭЦ и сразу был принят на работу вначале конструктором, потом техником турбинного цеха, а в 1958 году меня назначили дежурным инженером станции. На мне лежала полная оперативная ответственность по станции, а в ночные смены я отвечал за все.       

     В это время на нашей улице провели линию электропередачи. С дровами стало легче - появился уголь, который можно было выписать. Зарплата по унечским меркам у меня была хорошая, мама еще работала, в общем, жить стало веселей.

     К этому времени вернулись из армии все мои друзья. Все мы уходили в армию  с желанием и вернулись окрепшими и повидавшими мир. На стадионе  у первомайского клуба зимой заливали каток, после работы я с друзьями отправлялся туда, часто посещали кинотеатры «Луч» и клуб 1мая.

    Кстати, билет купить в кинотеатр было не всегда просто, зрительные залы были полны зрителей. Ходили мы конечно на танцы, а иногда и на вокзал попить пивка. Это  было  единственное место в Унече, где до поздней ночи можно было выпить пива.  В это же время я закончил 10-й  класс вечерней школы.

    В 1959 году я поступил в Московский энергетический институт, который закончил в начале 1966 года. Учиться в институте на первых курсах было трудно, но на старших сказался мой производственный опыт, и стало легче.

   Активно занимался комсомольской работой, два срока избирался заместителем секретаря комитета комсомола МЭИ. Все шесть лет учебы и даже после я ездил на разного рода стройки в составе студенческих строительных отрядов. Начинал в 1960 и

1961 годах электромонтером на электрификации сел Подмосковья, а закончил комиссаром Всесоюзного 30-ти тысячного студенческого строительного отряда, работавшего в Казахстане, был членом бюро Всесоюзного студенческого строительного отряда при ЦК ВЛКСМ.

    По просьбе ЦК ВЛКСМ коммунальные службы Унечи подремонтировали наш дом, перебрали стены, подвели каменный фундамент, покрыли шифером. Наша бывшая баня под соломенной крышей превратилась в небольшой вполне приличный дом. До сих пор он стоит под номером 72 в конце улицы имени Куйбышева, уже совсем не крайний.

    После окончания института по ходатайству ЦК ВЛКСМ и МГК ВЛКСМ Моссовет, в порядке исключения, разрешил мне московскую прописку, а институт выделил 12-метровую комнату – так я стал москвичом. Я забрал к себе маму, бабушка умерла в 1956 году и похоронена на кладбище у поселка  Красная Заря.

    Я остался работать в МЭИ. Вначале я был помощником ректора, потом, закончив аспирантуру и успешно защитив диссертацию, перешел на преподавательскую работу. Сейчас я председатель объединенного Совета ветеранов нашего университета ( МЭИ – теперь университет), член университетского Ученого Совета, доцент. Появились мои публикации: статьи и книги в области теплоэнергетики. Я награжден 6-ю медалями, среди них самые дорогие мне медали «За доблестный труд», «За трудовое отличие», «За освоение целинных и залежных земель».

     В моем архиве хранится много разных грамот советских, партийных и производственных организаций, среди них Почетная грамота Президиума Верховного Совета Казахской ССР, две грамоты ЦК ВЛКСМ, знак ЦК ВЛКСМ «За активную работу в комсомоле», есть среди них грамоты Брянского обкома ВЛКСМ и Калининского отделения железной дороги за работу в городе Унеча. Я теперь заслуженный ветеран

1-ой степени Мосэнерго, почетный ветеран города Москвы. У меня хорошая семья: жена, трое взрослых детей, внуки. Есть все необходимое - но в Унечу тянет. Я приезжаю туда практически каждый год. Жаль только, что большинство  моих  друзей в Унече уже умерли, а сгубила их в сравнительно молодом возрасте водка.

    Приезжая в Унечу, я радуюсь, как растет и хорошеет наш город, как хорошеют и молодеют его улицы. Жизнь не стоит на месте, так и должно быть. Пусть будет в городе больше новых домов, пусть будет больше магазинов, кафе и мест отдыха. Пусть всего будет больше. Но пусть что-то остается от старой Унечи. Нужно сохранить и первомайский клуб и железнодорожную больницу и конечно старую железнодорожную баню-это практически единственное, что осталось от старой Унечи.