МОЯ БИОГРАФИЯ.

    Я, Лосицкий Михаил Алексеевич, родился 20 мая 1919 года, в д. Голибисово Стародубского района Брянской области, в семье крестьянина-бедняка.

   Отец - Алексей Терентьевич. Мать -  Марфа Степановна. Отец малограмотный, мать неграмотная. Работали на строительстве железной дороги Унеча – Хутор Михайловский и там познакомились.

    Начал учебу в 1-м классе в 1927 году в д. Выстриково, в 3 километрах от Голибисово (так как там школы не было). Какой- либо помощи от родителей не получал и поэтому учился посредственно.  Из-за отсутствия керосина для лампы, часто родители гасили ее, заставляя меня ложиться спать, хотя уроки еще не были подготовлены.

 В 5-7 классах обучался в селе Яцковичи Стародубского района в 5 км от Голибисово.

 Окончив 7 классов, в 1934 году поступил в Стародубское педучилище, которое закончил в 1937 году и был направлен учителем начальных классов в Воловскую семилетнюю школу Куровского района Калужской области.

 Проработав год, в 1938 году переехал в Унечский район, в Лыщичскую школу, учителем начальных классов. Коллектив учителей состоял в основном из молодых, подвижных, энергичных людей.

    Но на Западе в 1939 году было неспокойно. Германия вторглась в Польшу. Все отсрочки от призыва были отменены.

    В ноябре 1939 года меня призвали в армию, направили в 323 стрелковый полк в г. Жмеринка на Украине.

ФРОНТОВАЯ ЛЕТНАЯ ЖИЗНЬ.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

    Ко мне часто обращаются ветераны войны, многие из молодого поколения с просьбой и предложением описать свою фронтовую жизнь. Но и сам я часто задумываюсь над тем, а почему бы мне не рассказать на страницах газеты, как наша армия, наш народ сражался против немецких захватчиков, показать мужество и героизм моих товарищей, с которыми мне пришлось пройти четыре года воины.

 Это не повесть и не роман, это просто воспоминания солдата войны, хотя многие события уже сгладились в памяти. А жаль! Все меньше и меньше остается участников той страшной войны, и еще меньше записано воспоминаний. Я набрался смелости и решил озаглавить свои записки – «Моя летная жизнь», а начать повествование с выбора профессии.

ВЫБИРАЮ ПРОФЕССИЮ.

    Считать, что я выбрал профессию летчика случайно, не совсем верно. Да, набор курсантов в авиационное училище из пехотного полка, где я служил солдатом - случайность. Но вся моя предыдущая жизнь подготовила к этому.

         С детства меня манило небо. Манило своей беспредельностью, высотой, упругостью, которая держала птиц и пролетающие самолеты. Исподволь появилась робкая неокрепшая мечта – летать, когда я, деревенский пастушок овец, впервые попал на стародубский аэродром и увидел там стремительную краснознаменную машину. От дерзкой мысли захватило дух.

    Но это было детство, а жизнь шла своим чередом.

    Семилетняя школа в селе Яцковичи Стародубского района, потом педагогическое училище, 2 года работы учителем начальных классов в селе Лыщичи и в 1939 году призыв в армию.

    Страна напряжена, дыхание приближающейся беды чувствуется не только в городах, но и в отдаленных селах и поселках. Все отсрочки от призыва в армию отменены, призывают всех, кто годен.

 И так, в ноябре 1939 г., я - уже красноармеец пехотного полка, расположенного в г. Жмеринка.

 Пополнения прибывают в основном из среднеазиатских республик: таджики, узбеки, казахи, туркмены. Подавляющее большинство из них не говорят по-русски. Командование принимает решение направить русских парней во взводы и в  роты, укомплектованные бойцами из среднеазиатских республик, для более гибкого руководства и управления этими подразделениями. Так я, наводчик батареи 76 мм орудий, становлюсь пулеметчиком пулеметной роты.

    Идут бои за освобождение Западной Украины и Белоруссии, сложная обстановка складывается на юге. Перебазировались в Проскуров, а оттуда в освобожденный город Львов.

 Пребывание в Львове было не долгим, и мы, т.е. 323 с.п. направились на границу с Румынией.

   Карпаты закрыты тучами, беспрерывно идут дожди и тренировки: наступление, оборона, засада и снова наступление на условного противника. Боев еще нет, но на границе сосредоточено огромное количество войск: танкистов, артиллеристов, пехоты. И лишь случай – набор курсантов в авиационное училище, где я служил солдатом в пехотном полку, внезапно определил мою судьбу. Я становлюсь курсантом Харьковского военного училища и покидаю жизнь солдата пехоты.

    Сбылась моя мечта - стать летчиком.

 Военный городок поражает меня ухоженностью, клумбами, асфальтированными дорожками. Здание училища выглядит массивно, а внутренний вид сверкает чистотой и опрятностью. В коридорах портреты выпускников. Робеем перед обилием орденов воинской славы.

    Приступаем к занятиям. Штудируем теорию полетов, уроки сменяются практическими занятиями и военной подготовкой. День загружен полностью, не находишь время написать родным и знакомым.

    Проходят дни и месяцы, и летчики-инструкторы начинают нас вывозить в небо, знакомить с землей, но с высоты птичьего полета. Все изумительно красиво, спичечные коробки домов, узкие ленточки рек и хрупкие нити дорог.

 Грызем гранит науки и постигаем летное мастерство. Летаем, бомбим мишени учебными бомбами. Стреляем из фотокинопулемета. Изредка достается три десятка патронов для стрельбы по конусу – болтающегося за хвостом буксировщика, полосатой сосиски. Эх! Настоящую бы ленту, по настоящему врагу! Так нет же, учебные самолеты, учебные полеты, учебные цели на учебных полигонах.

Напряженные дни учебы и тренировок валят летчиков с ног. В тяжелые сны врывается противный писк морзянки и нудный голос дневального: «Подъем!».

 Все чаще на страницах газет и по радио говорят о скоплении немецких войск на границе, все чаще и чаще мы видим, как военные эшелоны уходят на запад. Все понимают, что это не маневры, а подготовка к войне. Так оно и случилось.

    22 июня 1941 года фашистская Германия начала войну против СССР. 

  В 4 часа ночи 22 июня, мы поняли, что это не сон. Это - страшная действительность. Это - война. Полыхает небо разрывами зениток и прожекторов. Участились налеты немецких бомбардировщиков на Харьков. Училище эвакуируется на восток. Ползем на восток, в глубокий тыл. «

В тыл, в тыл!»,- перестукивают колеса вагонов. В тыл! Станции забиты составами. Повсюду масса людей с одинаково серыми, измученными лицами. Это люди в один миг лишившиеся крова, простых земных радостей и превратившиеся в безликую массу беженцев.

 Нам стыдно смотреть на людей, стыдно сознавать, что мы, здоровые парни движемся на восток вместе с беженцами. Стыдно, будто мы спасаем свою шкуру. А скупые сводки Совинформбюро гасят искорки надежды, заставляя тревожно сжиматься сердце. Все новые и новые города оставляет наша армия.

   Вот долгожданный Красноярск. Огромные скопления военных: артиллерийских, танковых, пехотных, летных училищ и другие войска. Готовим технику и опять начинаем тренировочные полеты.

ФОРМИРОВАНИЕ ПОЛКА.

    Хмурый ноябрьский день 1941 г. запомнился на всю жизнь. Меня и еще 14 курсантов вызвали к начальнику училища, зачитавшего приказ Министра обороны о присвоении нам звания сержантов и направлении на фронт. Так закончилась красноярская жизнь.

    Полк формируется в Омске. Сюда прибывают  его участники. Большая часть личного состава полка - молодежь. Почти все летчики и техники призваны из запаса, из аэроклубов, только некоторые из них бывшие учителя-инструкторы. Штурманы -  все как один из нашего военного училища. Одни преподавали, другие были курсантами.

    Люди в полку разные и по возрасту, и по званию. Если не считать нас, недавних выпускников военного училища, подчеркнуто блистающих военной выправкой, да еще десятка два кадровых офицеров, остальные призваны из запаса и являют собой представителей самых разных профессий.  

    Начальник полка, младший лейтенант Иванов, в прошлом - преподаватель химии в школе; начальник шифровальной службы  Семенов – преподаватель истории, летчик Скворцов - водитель такси. Остальные - агрономы, путейцы, токари, бухгалтера.

 Мы, недавние курсанты, занимаем какую-то неопределенную позицию. От офицеров вроде далеки (по приказу Тимошенко всему нашему выпуску были присвоены не офицерские, а сержантские звания), но так же далеки и от солдат.

    У нас еще нет боевого опыта, но за плечами солидный запас знаний, приобретенных в училище и отличная строевая выправка.

    Полк сформирован. По утрам: построение, повестка, короткая политинформация о положении на фронтах. Сводки Совинформбюро скупо сообщают об оставленных городах. Летчики молча расходятся по самолетам, изучают технику, на которой придется летать.

    Прошло еще несколько дней, как приезжают летчики-инструктора барнаульского и омского аэроклубов. Приезжает командир полка Меняев Анатолий Александрович и командир полка Терещенко, оба старшие лейтенанты. Оба подстать друг другу – высокие, стройные, и тот и другой  кадровые офицеры с боевым опытом: участники войны с белофиннами, воевали на Халхин-Голе. Если командир полка Меняев несколько горяч и порой несдержан, то командир Терещенко, наоборот, слегка флегматичен и уж очень рассудителен. И эта спокойная рассудительность надежно уравновешивает горячность Меняева.

 Наверно, зная их характеры, и назначили обоих в один полк, так сказать для дополнения друг друга. В общем, достойная пара.

    Пройдет немного времени, и каждый из нас, молодых летчиков, незаметно для себя начинает в чем-то подражать своим любимым командирам – походкой Меняеву, выправкой Терещенко. Меняев ходит, переваливаясь, слегка сутулясь, а комиссар ходит прямо, высоко подняв голову, и при разговоре старается заглянуть в глаза собеседнику.

     Полк сформирован. Ждем.

    Каждый день тренировочные полеты. Почти как в школе. Наверно, так надо.  Командование хочет заполнить вынужденный досуг хотя бы  видимостью работы. Мы это понимаем, но от этого не становится легче. Взлет, посадка, полет по кругу в зону бомбометания.

    Так сбывалась моя мечта.

 Я - штурман самолета 680 ночного бомбардировочного полка.

    В один из дней ноября месяца 1941 года, утром, мы увидели длинный эшелон из теплушек и платформ. А через несколько часов – приказ – «Самолеты на платформы! Первая эскадрилья! Вторая! Третья! На посадку!»

    Закончилось формирование, закончились тренировки, прощаемся с Омском, уезжаем на фронт.

    Что ждет каждого из нас впереди? Все ли мы вернемся к своим родным и любимым? Тревожно на сердце, но долг перед Родиной важнее всего.

    Полк укомплектован самолетами У-2 (ТО-2), «небесными тихоходами», простейшими учебными самолетами, собранными из военных училищ и сибирских аэроклубов. И вот эта техника, предназначенная для учебных полетов, теперь составляет основу нашего авиационного полка. Потолок – 2 тысячи метров, броня – фанера  вперемежку с перкалью, вооружение – спаренные пулеметы «ШКАС». И это  против современных скоростей, против скорострельных пушек и пулеметов противника. И все же мы должны воевать на этих самолетах. Должны.

    Полк направляют под Москву на Чкаловский аэродром (ЦАГИ). Полк – это самолеты и люди, боевая единица армии.

НАЧАЛАСЬ БОЕВАЯ ЖИЗНЬ.

    20 ноября 1941 года. Первое боевое задание. По данным разведки 48 армии, которой подчинен наш полк в оперативном отношении, в лесу, что севернее деревни Кувшиново, предполагаются замаскированные стоянки самолетов противника.

    «Вы должны найти эти самолеты и поразить цель бомбовым ударом. В случае противодействия зенитных средств противника, надлежит подавить его огневые точки пулеметным огнем» - так гласит боевой приказ. Первый боевой приказ по полку! Для его выполнения под крыльями самолетов подвешены четыре 50-ти килограммовые бомбы и пулемет «ШКАС» у штурмана.

    Темная, почти чернильная ночь. Редкий снежок переметает и без того неприметные ориентиры. Правильно ли мы летим? Разворачиваю карту и включаю свет. Иван Бекишев, мой летчик, ворчит. Понимаю, как тяжело ему пилотировать самолет при такой плохой видимости. Но взглянуть на карту просто необходимо. Надо сориентироваться. Но вот и линия фронта. Какая она – линия, разделяющая две враждующие армии? На моей карте она обозначена двумя цветными линиями. На земле такой нет. Черными кляксами по серой земле плывут пятна лесов, заметенные поля, деревушки, скрытые снегом очертания рек и дорог. Где-то по этой речушке и проходит линия фронта. А вот и доказательство. Из темной глубины, что внизу под нами, появляются блестящие цепочки желтых огней, и, извиваясь, медленно ползут в нашу сторону. Первые выстрелы в нас. Но страха не ощущаю. Другая очередь проходит ближе. С интересом провожаю удаляющийся огненный пунктир. «Значит, те снаряды, что попадут в нас, мы не увидим», - почему-то приходит на ум. Хорошо, что немцы стреляют трассирующими снарядами. Есть время подумать и отвернуть. Мостик на карте я запомнил четко. За мостиком – деревушка, а за ней, на север – лес. Там стоят немецкие самолеты. Вот плавная линия леса прерывается белыми пятнами вырубки. Уж не сюда ли затащили немцы свои самолеты?

 - Точно!  Ваня, самолеты!

- Где? Не загибаешь?

- Держи вдоль кромки леса. Правей. Еще немного. Еще. Так держать!

    «Так держать!» - летчику на боевом курсе, это значит, что самолет должен идти строго по заданным данным, и штурман при попадании цели в прицел нажмет кнопку бомбосбрасывателя и бомба полетит в цель. Из темноты ночи подошли уже другие самолеты, и я вижу вспышки боевых разрывов на земле и тяжелых зенитных снарядов в воздухе.

    Бекишев ведет самолет вдоль кромки леса. Все ближе к нам ложатся разрывы снарядов. Ваня пытается отвернуть в сторону.

 «Так держать!» - ору из всех сил.

 «Так держать!», - и нажимаю кнопку бомбосбрасывателя.

 На земле разгорается дымное пламя. Рвутся бомбы. Один за другим появляются очаги горящих самолетов. Воздух исчерчен трассами из земли и пулеметными цепочками с воздуха. Сбросив бомбы, берусь за пулемет и направляю на линию огня вдоль кромки леса. Стреляю расчетливо, как на выпускных экзаменах в училище. Первый боевой экзамен.

    Личный состав полка собран для разбора  первого боевого вылета. Все радостно возбуждены небывалыми успехами. Еще бы! Агентурная разведка сообщает об уничтожении двадцати двух вражеских самолетов. И это за один вылет! Если так будет каждый день, то месяц – другой, и от вражеской авиации не останется и следа! Но командир полка Меняев А.А. охлаждает наш пыл.

    О юность! Как свойственны тебе скоропалительные выводы, поверхностные суждения. Как ты бываешь слепа в своей наивности. Правда, война научит делать разумные выводы, но для этого потребуется время, а подчас платишь жизнью.

    Командир полка приказывает командирам эскадрилий начать тщательное изучение карт всего района боевых действий, упорядочить сами полеты: летать туда и обратно на определенных высотах, во избежание столкновения в полете, и особенно над целью, следить за светомаскировкой. Теперь немцы, обозленные нашим ударом, будут искать аэродромы. Необходимо не обнаружить себя, сохранить самолеты и людей.

    Предсказания командира полка вскоре оправдались: немцы начали тщательный поиск наших аэродромов, и в одну из ночей вражеские самолеты бомбили соседний лес и расположенную рядом деревушку.

 К счастью наши самолеты оказались незамеченными, но полк как раз квартировал в этой деревушке, и едва только бомбы стали рваться среди домов  и служебных машин, все кинулись искать хоть какое-то укрытие от воюющей и грохочущей смерти. И вот оно, легкомысленное незнание простейших истин войны. Мы не отрыли загодя даже обыкновенных щелей, и каждый выбирал убежище в меру своих способностей. Страх загнал моего однокашника по училищу Ивана Шамаева в автомобиль. А он оказался бензозаправщиком. Стоило ударить в него хотя бы одному осколку или пуле, и бензозаправщик превратился бы в бомбу страшной взрывной силы. С тех пор Иван прослыл храбрецом. К счастью, он им и был на самом деле. В воздушных боях его спокойствие и хладнокровие не раз спасало жизнь экипажу. И сам он остался жив. После войны работал преподавателем в Серпуховском авиационном училище и обучал моего сына Станислава, который решил продолжать увеличивать семью летчиков.

    Но вернемся к событиям войны.

    Тогда, после первого вылета, нам еще не суждено было знать этих простых истин. И вообще, что мы тогда знали? Какой опыт дал нам первый вылет. Мы рвались в бой, нам казалось, что уже наступил переломный период в ходе всей войны и что причина тому – наше появление на фронте. Скорей бы новое боевое задание! Да мы этих фашистов!..

    Но в эту ночь задания не было. Не было  и в следующую. Разве могли мы знать, что в это время где-то в больших штабах тщательно изучались и рассматривались возможности применения малой авиации.

Что касается эффективности малой бомбардировочной авиации, то об этом заговорили позже, тогда когда ее господство в ночном фронтовом небе стало настолько ощутимым для фашистских войск, что рейхминистр Геринг вынужден был издать приказ, согласно которому за один сбитый «кукурузник» немецкий летчик подлежал награждению рыцарским крестом. И было за что! Не говоря о высокой точности бомбардирования, которое велось на малых высотах и скоростях, ночная бомбардировочная авиация, получившая у немцев название «москитная», угнетающе действовала на психику гитлеровских солдат. Над их головами от заката до восхода солнца висели невидимые в темноте «тихоходы» и методически сбрасывали бомбы. При этом нельзя было определить, где и когда упадет следующая бомба. А кого же не выведет из равновесия постоянное напряженное ожидание бомбежки, вслушивание в монотонное гудение маломощного мотора, напоминающего гудение назойливого комара? И это моральное воздействие на врага было не менее эффективным, чем-то, что достигалось в результате применения грозных «РС»,  «эресов» - реактивных снарядов.

    Под Москвой не затихают ожесточенные бои. Каждую ночь летаем на боевое задание. Наносим бомбовые удары по скоплению живой силы и техники противника на дорогах Ржев – Зубцов, Гжатск – Вязьма, железнодорожных станциях, лесах и оврагах.

    Летчики были немного удивлены, узнав, что им предстоят вылеты днем. Мы же ночники. В штабе полка разъяснили: необходима срочная связь с кавалерией генерала Белова, следовавшей по глубоким тылам противника. Экипажу Бекишев – Лосицкий было дано задание: в тылу противника найти часть Белова, связаться с ними, передав пакет командующему (так как связь была с ними прервана).

 «Полностью полагаюсь на вас лейтенант Бекишев и штурман Лосицкий. Верно, не подведете», - пожал на прощание нам руку командир полка.

    Утром, едва рассвело, на ПО-2 перелетели линию фронта. Белое, мертвое поле расстилалось внизу. Кое-где чернели остовы сожженных сел. Стынь. Глушь. Безлюдье. Летим 20, 30, 40 минут, а конников не обнаруживаем, уходим от обстрела немецких частей, которые движутся по дорогам, располагаются в лесах и деревнях. Спрашиваем у одиноких жителей, которые встречаются на дорогах. Но вразумительного ответа на наш вопрос: «Где находятся советские конники?» или «Куда прошли конники?» не получаем. Часа через три мы заметили одинокую человеческую фигуру, вышедшею из леса. Снизились до 200-300 метров. Пешеходом оказался сельский мальчишка, который оторопело смотрел на скользящий в безмолвии самолет.

«Немцы есть в деревне?»,- перевалясь через стенку кабины, кричу я.

 «Куда ушли советские конники, были они у вас?»,- снова кричу я.

 «Нет, - едва донесся с земли детский голосок, - в лесу наши, на конях!»,- и показал рукой направление нашего поиска кавалеристов.

    Вскоре лесок этот был найден, произведена посадка и встреча. Полковник -кавалерист получил пакет, расцеловал нас и предложил ждать: «Молодцы соколы! В самое время прибыли!»

Спешу к генералу с докладом. А кавалеристы, окружив нас, расспрашивали о положении на фронтах, предлагали свою скромную еду, писали письма своим родным. Получив пакет от командующего и письма от кавалеристов, улетели в часть. А через несколько дней за выполнение ответственного задания и проявленное мужество и находчивость на гимнастерках поблескивали новенькие, первые ордена «Красной Звезды».

    А командование фронтом, получив запрос от конников, приняло решение обеспечить их продовольствием и вооружением с помощью авиации. В этот полет летчики пойдут без штурманов. В задней кабине каждого самолета, где место штурмана, уложили мешки с продовольствием, ящики с боеприпасами, медикаменты. На обратном пути в освободившиеся от грузов кабины сядут раненные бойцы конного корпуса генерала Белова, который проводит рейд по ближайшим тылам противника, громя коммуникации и уничтожая тыловые гарнизоны.    Перебросив грузы конникам, мы снова каждую ночь улетали на боевые задания и каждый раз в новый район действия. Два дня назад летали под Вязьму, вчера под Спас – Деменск, сегодня бомбили укрепления противника в районах Ржева. Такой район боевых действий объясняется нехваткой авиации.

    Чтобы сократить время для полетов к цели и обратно, подбираем полевые площадки ближе к линии фронта, ближе к предполагаемой цели и перелетам.

    В начале марта карательные отряды полицаев потеснили партизанский отряд, державший всю зиму под своим контролем большой район юго-восточнее Вязьмы. Отряд лишился продовольствия и складов с боеприпасами. Центральный штаб партизанского движения приказал срочно доставить в район дислокации отряда все необходимое. Штаб армии выполнение этой задачи возложил на наш полк.

 Полет обычный. Еще днем я изучил по карте маршрут и теперь веду самолет от одного характерного ориентира к другому. Вот на лесной опушке показались три костра в одну линию – условный сигнал а заодно и стартовое освещение. Делаем посадку. На крыло поднимаются партизаны, разгружают самолет от грузов. И так день за днем. Мне пришлось совершить 12 вылетов к партизанам.     После разгрома немцев под Москвой немецкое радио снова с радостью захлебывается: «Русские на грани краха! Русские будут прижаты к Волге и уничтожены! Впереди Волга. Русским отступать некуда!»

    Отступать некуда – это понятно каждому. Отступить нельзя. Защищать каждый метр советской земли. Этого требует Верховный Главнокомандующий товарищ Сталин в своем приказе. Приказом Ставки наш полк в числе других десяти авиационных полков перебрасывается на Донской фронт. Где-то там, в степях, меж Доном и Волгой, начинается великая битва за Сталинград.

ОБОРОНА СТАЛИНГРАДА.

    Мы стоим неподалеку от речонки Медведица, что впадает в Дон на относительно тихом участке фронта. И дела у нас пока небольшие – контролируем дороги за Доном, препятствуем продвижению по ним вражеских войск к Сталинграду. О нас не сообщают в сводках Совинформбюро, не пишут в газетах. Да и что писать? Что представляет собой на фоне грандиозной битвы под Сталинградом несколько уничтоженных танков или бронетранспортеров? И все-таки уничтоженный танк не прорвется к Сталинграду, а подбитый транспортер не выйдет к Дону.

    Я летал с летчиком Иваном Козюра. Неторопливый, вдумчивый, смелый, спокойный человек, прекрасно знает материальную часть самолета, неплохо ориентируется в воздухе.

    Днем стоит жара, а к ночи похолодало, и совсем нежданно навалился туман. Отбой! Сегодня боевых вылетов не будет. Свободный вечер. Разрешено выпить положенные 100 грамм. Прошло несколько часов, и команда «Тревога! Экипажи на аэродром!» Трезвенников в полку не так уж много, и команда выбирает экипажи Скворцова, Пономарева, Обещенко и Козюра. Во время войны я водку не пил из-за болезни желудка, а Иван Козюра любил выпить, но в этот вечер был трезв. Вот тебе и «Отбой!». Впрочем, армия должна знать о передвижении вражеских войск, армия не без разведки даже в туман.

    Один за другим взлетают самолеты, тает рокот моторов в белесой мгле. За Доном туман приподнимается и уже отчетливо видно землю. Козюра ведет самолет на высоте 400-500 метров по заданному маршруту.

    Степь. Степь. Черная мертвая равнина, громадная как океан. Но что это? Один огонек, другой и вдруг длинная цепочка огней:

«Старт! Фашистский аэродром»,- кричу я Козюре.

«Делаем круг над аэродромом, старт не выключается. Самолеты! – голос Ивана хрипит от волнения, - Миша, бомби!»

«Высота, Ваня! Подорвемся сами!» - кричу я и принимаю решение сбросить бомбы.

    Самолет подпрыгивает и накреняется на взрывной волне, а на земле разгорается дымное пламя.

    5 немецких армий, 50 дивизий, миллион человек, при поддержке 1200 боевых самолетов рвутся к Сталинграду. Летаем днем и ночью, хотя мы «ночники». Делаем по 8-9 вылетов за сутки. Усталость валит с ног, от напряжения слипаются глаза, но, понимая ответственность перед наземными войсками, снова летим бомбить.

    На пути немецкой громады стояли советские солдаты и офицеры, генералы и гражданское население. Они приняли на себя всю силу вражеских ударов. Хорошо вооруженному врагу было противопоставлено мужество и стойкость.

    День и ночь стонала Донская степь от грома и гула непрерывных боев. Железный ураган снарядов мин и бомб рвется над опаленной войной землей. Черные, клубящиеся тучи заволакивали солнце, погружая все вокруг в зловещую багровую тьму. Раскаленный воздух был густо насыщен пылью, гарью и кислым запахом взрывчатки. Люди задыхались.

    Нам,  летчикам 45 гвардейского полка, на высоте 800-1000 метров нечем было дышать. Горела степь, кустарники, неубранные посевы, трава. Стена огня надвигалась на защитников Сталинграда. Разбегались звери, улетали птицы, а наши бойцы стояли, защищая родную землю. Они уничтожали врага, враг был остановлен. К 18 ноября 1942 года враг потерял 700 тыс. убитыми и ранеными, свыше 2000 орудий и минометов, более 1000 танков, 1400 самолетов.

    19 ноября 1942 года началось контрнаступление наших войск. Оно было стремительным и масштабным. Товарищ Сталин в телеграмме на имя Жукова признал, что операцию против немцев можно выиграть лишь в том случае, если иметь превосходство в воздухе.

 В боях под Сталинградским небом завязывались жестокие схватки. Сотни самолетов одновременно разыгрывали жесточайший смертельный танец. Бои не прекращались ни на одну минуту. Прекращались дневные схватки, ночью начиналась работа ночников – бомбардировщиков и истребителей.

Наш полк получил задачу пробить дорогу  наступающим частям путем систематической бомбардировки и штурмовых действий. Преследовать отступающие войска противника путем бомбардировки, чтобы не дать им зацепиться на ближайших рубежах обороны. Длинная зимняя ночь. Летаем, летаем и летаем. Бомбим и обстреливаем немецкие отходящие войска.

    А наши войска, проламывая оборону противника с ходу, уверенно двигаются вперед, охватывая с двух сторон огромные массы противника. Через 4 дня, с боями, преодолев внушительные расстояния, подвижные части юго-западного и Сталинградского полков соединились.

 Кольцо окружения замкнулось. 20 вражеских дивизий и более 160 отдельных частей гитлеровцев общей численностью 330 тыс. человек оказались в «котле». Началось уничтожение врага в «котле».

    Погода нелетная. Вся авиация на аэродромах. И это  в тот момент, когда наши войска наступают. Досадно. Не может подняться и вражеская авиация. И командование фронта вспоминает о наших всепогодных «тихоходах», и полк вылетает на штурм живой силы и техники противника. Вот и наши «кукурузники» становятся на какое-то время штурмовиками.

 Под крыльями машины подвешены вместо обычных фугасок, небольшие противопехотные бомбы АО-25, пулемет снабжен тройными боекомплектами, к тому же подвешены контейнеры с «лягушками» (мелкие противопехотные мины).

    Летим на бреющем полете, высота 30-50 метров, если подняться выше самолет зацепится за низкую облачность и тогда совершенно пропадет

видимость.  На заснеженных дорогах там и тут тянутся войска, и трудно разобрать, где свои, где чужие. Вот эти машут руками – явно свои. Мне видно как солдаты падают на землю и, прижав к животам автоматы, стреляют.

    «Давай, Миша!» - слышу голос Козюра. Я нажимаю бомбосбрасыватель. Взрывов мелких бомб не слышно. Разворачиваюсь назад, и снова проходим над рассеянной колонной. На дороге чернеют 8 воронок и вокруг трупы вражеских солдат. Я поливаю дорогу пулеметным огнем.

 «Давай, давай, Миша» - кричит Иван Козюра.

 «Все, - отвечаю ему я, - бери курс на аэродром, нечем, весь боекомплект кончился».

Опять же на бреющем идем к аэродрому, чтобы пополнить боекомплект и снова в бой.

    От аэродрома до линии фронта 4 километра. Голая степь. Два бензозаправщика и несколько машин с боеприпасами. А еще ветер. И сорокаградусный мороз. Сейчас бы кружку горячего чая! Но даже в нашей столовой кроме пшенной каши и темной похлебки другого не увидишь. Холодно. Не греют меховые комбинезоны, сырые унты на морозе задубели и оттягивают ноги пудовыми гирями.

    Десять боевых вылетов в ночь – это десять противозенитных маневров и столько же атак на цель. Это негнущиеся, покрытые язвами от бензина и масла пальцы техников, обмороженные руки оружейников и лица летчиков. Опять летаю с Иваном Козюра и никак не привыкну к его украинскому говорку.

    Вообще ничего не видно – ночь. Прожекторы и зенитки. Где-то под снежной пеленой скрыты вражеские доты, которые мешают передвижению наших войск. Мы должны обнаружить их и уничтожить. Темнеют извилистые ходы сообщения, едва заметны тропинки, протоптанные солдатами противника. А вот какой-то холм. Сбрасываем светящиеся бомбы. Да! Дот! Вот к нему тянутся голубые пунктиры пулеметной трассы с нашей стороны. Наверное, пехота пытается нам помочь, указывая цель. Спасибо, друг пехота. Так держать! Иду на цель! Черными султанами вздымается поднятая взрывами земля. Из укреплений появляются темные фигурки солдат. Длинные очереди пулемета прижимают их к земле. Кончился еще один день войны.

    Перехвачена шифровка, в которой Гитлер предлагает Паулюсу специальным самолетом прибыть в Берлин. Наше командование решает: «Паулюс не должен улететь. Ему отвечать за безрассудное кровопролитие, за неоправданную жестокость».

 Для этого принимаются соответствующие меры.

    Днем над немецким аэродромом висят «ильюшины», «яковлевы», «лавочкины». Ночь отдают нам –« небесным тихоходам». Самолеты парами

висят над каждым аэропортом. Десять вылетов в ночь – много. Очень много. И мы летаем, хотя измотаны в конец. Спать хочется даже в воздухе.

    17 декабря 1942 года наш экипаж получил задание: проверить наличие самолетов и состояние летного поля на аэродроме немцев Большого Россошка, который располагался недалеко от линии фронта. С этого аэродрома по данным разведки должен был вылететь Паулюс в Берлин. Полет назначен на 16 часов 30 минут.

    Зимний, декабрьский день. Время - 16°°, когда солнце еще на горизонте, а на востоке уже появляется луна. Стоит серое, сумеречное время. Подлетаем к аэропорту на высоте 2000 метров. Знаем, что аэродром прикрывается зенитными батареями, прожекторами и крупнокалиберными пулеметами. Делаем круг над аэродромом. Один, другой, третий, делаю схему аэродрома и располагаю на нем «капониров» (укрытия для стоянки самолетов), а также состояние летного поля. Немцы молчат. Ни одного выстрела. Затаились.

    Мы задание по разведке выполнили, осталось сбросить бомбы по «капонирам». Снижаемся до высоты 1000 метров для более точного попадания бомб в цель. Отрываются от самолета первые бомбы, небо озаряется разрывами снарядов и лучами прожекторов. Снаряды рвутся то выше, то ниже, то левее, то правее самолета. Немцы пристреливаются.

 Мы снижаемся, стремимся к линии фронта, но разрывается снаряд с правой плоскости, осыпая самолет осколками, потом с левой. Я чувствую, как по правой руке, кровь заполняет перчатку. Боль еще не чувствую. Начинаю ощущать  на левой ноге в унте кровь.

    Самолет, изрешеченный осколками снарядов и пуль «эрликонов» (крупнокалиберные пулеметы), начинает терять обороты и высоту. Высота 400-500 метров, немцы стреляют уже из винтовок, пулеметов и автоматов. Я стремлюсь подавить огневые точки противника из пулеметов, но делать это мне становится все труднее, разболелась рука и нога.

 Остается считать метры до линии фронта, мы пересекаем ее и «плюхаемся» в снег, так как шасси самолета перебиты и увернуться он уже не мог. Меня пехотинцы вытаскивают из самолета, несут в палаточный госпиталь, где мне делают четыре операции. Через четыре дня отправляют в армейский госпиталь в город Саратов.

ПРЕБЫВАНИЕ В ГОСПИТАЛЕ.

    22 декабря 1942 года меня и других солдат и офицеров погрузили в «вагон-теплушку» с двухъярусными нарами, который уже забит полностью обожженными, ранеными в голову, живот, руку или ногу. Поезд трогается. Стоны и крик бередят душу. На вагон одна медсестра со шприцем да обезболивающими ампулами. Болят раны. Уснуть не можешь, «забронированная» в гипс рука и нога сковывают движения, лежать можно только на правом боку и спине. А те, кто ранен в живот или в голову, продолжают умолять сестру сделать укол, кричат, стонут. Тех, кто умирает,  складывают недалеко от двери, чтобы на ближайшей станции снять для захоронения.

    23 декабря прибываем в город Саратов. Идет сортировка больных. Одних оставляют в Саратове, других отправляют в другие города. Меня определяют в госпиталь 16 воздушной армии, в палату на 22 раненых, некоторые лежат уже более 8 месяцев.

    Спертый, тяжелый воздух густо насыщен запахом камфорки, йода, гнилого мяса и дыма от табака. Жиденькая похлебка да корочка хлеба, вот и весь обед. Изредка дают макароны или пару ложек картофельного пюре. Вечером и утром такие же порции второго, да чашка едва сладкого чая. После обедов и ужинов в летной столовой, где летчиков кормили по санаторной норме, питание в госпитале, заставляет меня преодолевать и жажду голода. Деньги, которые накопились у меня на вкладной книжке -более 30 тыс. рублей, таяли на глазах. Цены на продукты были ошеломляющие: буханка хлеба – 250 руб., сало, масло – 1000 руб. за килограмм.

     Приближался новый 1943 год! Нужно было его отмечать. А какие деньги у тех, кто уже лежит несколько месяцев? Пришлось раскошеливаться. Приобретать водку, продукты, пока у меня были деньги. Запечатлеть бы фотоаппаратом лица раненых офицеров, когда им наливали 100 грамм и подносили вместе с четвертушкой хлеба и кусочком сала и масла. Это незабываемый вечер. Сколько было высказано историй из фронтовой жизни. Можно было написать роман. Но вечер закончился, и наступила будничная больничная жизнь. Ходить не могу, так как поражены левая рука и нога, ни палка, ни костыли не помогают. Лишь иногда приходят санитары и несут в перевязочную, для проверки состояния моей брони. И так до 25 апреля 1943 года.

    День 25 апреля был ясный и солнечный. Я прошу нянечек снести меня вниз, в вестибюль, чтобы я мог подышать свежим воздухом, который поступал в госпиталь при открытой двери. Они сделали доброе дело. Я сижу, вдыхаю свежий воздух и вдруг, открывается дверь, заходит капитан медицинской службы и, глядя на меня, говорит: «Товарищ Лосицкий, а с тобой что случилось?»

-Я ему объясняю причину моего нахождения здесь.

Он заявляет: «А ко мне согласны поехать?»

-Куда?

-В санаторий 16 воздушной армии, - отвечает он.

-Если возьмете, я буду вам благодарен, - говорю я.

- Тогда сидите здесь, я оформлю документы, заберу вещи и уедем в санаторий.

    Когда все было сделано, санитары отнесли меня и посадили в машину, но не тут-то было. Мой гипсовый самолет на руке и гипсовая прямая нога по своим габаритам не вмещалась в легковой автомобиль, на котором приехал начальник санатория. Это была миниатюрная машина той поры – «Эмка». Тогда он предложил мне остаться здесь и ждать санитарной машины, которую он пришлет за мной. Уехал он часов в 13°°. А я стал ждать. Прошли минуты, а потом часы один за другим, а машины  все не было. Обида и горечь, что обманул надежду, витали  в голове. Слезы невольно льются из глаз, я их не могу удержать. Наступает вечер. Машины нет. Я голоден. И вдруг, открывается дверь, двое солдат с носилками спрашивают меня, Лосицкого, забирают в машину и привозят меня в санаторий.

    Уже выделена для меня небольшая комнатушка, кладут на кровать, солдаты уходят, а я знакомлюсь с теми, кто будет за мной ухаживать: приносить судно и утку, воду и питание, кто будет возрождать к нормальной жизни летчика-воина. Стол накрыт продуктами по санитарной норме, плюс каждый раз к завтраку и обеду стакан кислого столового вина. Я попал в рай.

    Коротко о том, почему так получилось. Дело в том, что начальник санатория 16 воздушной армии  в 1940 году, когда я обучался в Харькове  в авиационном училище, был лечащим врачом нашей эскадрильи и, естественно, все прививки, болячки проходили через его руки. Он знал каждого курсанта и, будучи добрым и отзывчивым человеком, так поступил со мной, забрав из госпиталя в санаторий. Там я долечивался до июня 1943 года, оттуда  и уехал на Брянский фронт.

Продолжение следует...